Раны Армении
Шрифт:
История всегда была слепа к армянам, она служила лишь великим народам. Может быть, она вновь пройдет мимо армян, — но армянин, любящий свою родину, как может он не преклоняться перед беспримерной храбростью и мужеством, скажем, Манука-аги из Арцапа [155] ? Еще до взятия Баязета он с сорока храбрыми, как львы, армянами, обратив взор на гору Масис, припоминая былое величие своего народа, окрылился, попирал горы и ущелья, защищал пашу и весь Баязетский уезд, разгонял и преследовал курдов.
155
Манук-ага из Арцапа —историческое лицо, о котором слагались легенды. Абовян слышал их летом 1844 г., путешествуя по Баязетскому пашалыку. Манук сообщил русскому командованию важные сведения о персидско-турецких сношениях и помог армянам, изгнанным из Еревана
Так более десяти лет распоряжался он в своей стране. Сколько раз с шестью десятками молодцов бросался он на две, на три сотни курдов, громил их и возвращался назад. А когда началась персидская война, он, как орел, перенесся по эту сторону Масиса и, где только мог, бил и уничтожал войска Гасан-хана, так что хан вынужден был отписать паше, чтобы тот как-нибудь уничтожил Манука либо же готовился к войне, так как ему, хану, ничего другого не остается, как с ним воевать.
Храбрый, но злополучный Манук-ага был как раз в городе, когда дошла туда эта весть, пришел купить пороху. И вот паша, любивший его пуще глаз, призывает его к себе и умоляет с горькими слезами, чтобы он непременно уехал и скрылся. Храбрый Манук, полагаясь на свое мужество, пропускает, однако, слова его мимо ушей. Подходит к одной лавке, вступает в разговор, но вдруг ватага персов — человек с десять — нападает на него. Он убивает шестерых, но вскоре и сам, как мученик, испускает дух. И ныне еще, вспоминая о его гибели, баязетцы приходят в ярость.
Да святятся могила твоя и прах, непобедимый богатырь! Ах, когда же, когда душа твоя низойдет на народ наш, чтобы и мы свой народ защищали, как ты, как ты за него умирали!
Как умолчать нам о деяниях карабахцев, ереванцев, лорийцев [156] ? Они омыли камни и землю персидской кровью и сами пролили кровь. Пусть не было уже в то время тех замечательных прежних меликов, но дух их во многих местах еще был жив. Много поистребили персидского войска.
Ах, как можно забыть шулаверцев Соси-агу и мелика Оганджана [157] ? — богатырскую их наружность, прекрасный образ, сладостную речь, беспримерное мужество их и смелость?
156
Стр. 189. Как умолчать нам о деяниях карабахцев, ереванцев, лорийцев?..— В годы русско-персидской войны 1826—27 гг. своими смелыми поступками прославились: карабахцы — Асри бек Багатурянц, Мелик Вани и Акоп Атабекяны, Сафар и Ростом Тарханяны, госпожа Хатун, ереванцы — канонир Акоп Арутюнян, гонцы Ованес Асланян, Арутюн Манукян, Мкртич Костандян, Амазасп Есаян, житель Норка Аствацатрян, лорийцы — староста села Арум Дали Казар, житель села Чочкан Хули, армянин из Гюллубага по прозвищу Доигузгран, ардвеец Пето, шногец Вранн Бекбашян, Арутюн Ерзинкян и Бадал Паронян из Ахпата, каракилисец Аветик, армянка из села Амамлу Манушак и другие. О них долгое время рассказывались легенды, сохранились исторические документы.
157
…шулаверцев Соси-агу и мелика Оганджана…— Калантарян Соси-ага и Мелик Саргисян Оганджан — исторические лица. Погибли в ночь на 14 августа 1826 г. при оказании помощи плененному персидскими и курдскими разбойниками населению немецкой колонии Екатериненфельд.
Как огненные драконы, бросились они в кашветские и болнисские горы — преградить путь врагу, не допустить его. Тут застает их весть, что немецкую колонию отдали [158] . И вот они, во главе сорока удальцов и вместе с уездным начальником, поспевают лишь тогда, когда курд Окюз-ага давно уже успел разрушить колонию и во главе трех тысяч воинов перебил половину пленных, а половину гонит впереди себя. С налитыми кровью глазами бросается горсточка храбрецов в погоню за этим несметным множеством. И что же, — курды и карапапахи отдают пленных в руки нескольких человек а сами возвращаются. В это время уездный начальник, забрав армянское
158
…немецкую колонию отдали…— находилась в Борчялу на левом берегу Машавер и называлась официально Екатериненфельд, а местными жителями — Большой Ратеван. Ее основали немцы, переселившиеся из Вюртенбурга (1819). Напал на них не Окюз-ага, а предводитель карапапахов и курдов Гусейн-ага со своим сыном Гайраманом. Убитым в бою был последний, а не сын Окюза-аги, и то — от пули борчалинского пристава князя Орбелиана. Абовян спутал лица (более подробно смотри: О. Туманян, Собр. соч., т. VI, стр. 291–293).
— Неблагородство и слабость — позор для мужчин. Умрем храбро! Пусть знают сыновья наши, что и у нас было сердце, что и мы защищали честь нашей страны, ради любви к ней умирали. На что нужна эта дрянная кровь, если не пролить ее в такой день? Умереть на поле — вот что достойно мужчины!
А знакомые тюрки меж тем кричали:
— Соси-ага, мы ли не часто ели твой хлеб-соль? Разве мы позволим себе поднять на тебя шашку? Мы тебя уведем и отпустим целым и невредимым. Перестань, не обрекай себя на смерть. Мы тебя жалеем, — пожалей же и ты сам себя?
Но богатырь Соси, подозревая, что его заманивают, а на деле схватят и уведут в плен, не поверил их словам, — и вот от первого же его выстрела сын Окюз-аги первым падает на шею коня. Пока взбешенные разбойники успели добраться до них, эти храбрые богатыри пристрелили еще пятнадцать противников, а когда порох кончился, обнажили шашки! как львы, устремились на зверей. Перед смертью они еще человек десять зарубили шашкой и сами отдали богу душу.
Мир светлому праху вашему, доблестные мученики! Ваша молодая кровь, о храбрецы, разжигает мне сердце. Какой армянин, услыхав ваше имя, не помянет добром светлую вашу могилу, не запечатлеет память о вас в сердце своем?
Не думайте, что драгоценная кровь ваша пролилась даром. Она, эта благородная кровь, умилосердила сердце божие, освободила нашу страну и сейчас еще из-под мученического надгробия вашего гласит:
— Армяне, умрите, как мы, и тем имя вечное обретете! Подобных примеров тысячи. Но мы — продолжим наше повествование.
Попечительное правительство, видя, что страна попираема ногами врагов, отдало приказ, чтобы жители Памбака и Шурагела перекочевали, ради своего спасения, в Лори [159] . Не дай бог, что творилось с народом! Кто брата, кто отца потерял, кто сыновей, кто мать.
159
Стр. 190. …жители Памбака и Шурагела перекочевали… в Лори…— Переселение армянских деревень Памбака и Шорагяла (ныне равнина Ширака) происходило в конце июля 1826 г. по приказу русского командования. Сначала они пришли в Караклису, затем, с местным населением, со 2 по 12 августа переселились в Джалалоглы (ныне Степанаван).
Караклис, где имел пребывание князь Саварзамирза, превратился в дом скорби, в притон воровской. Безбожные персы и тюрки среди бела дня, на глазах наших, являлись из ущелий и с гор, приближались на ружейный выстрел, набрасывались, как дикие звери, угоняли скот, а людей брали в плен и уводили либо отсекали им головы.
Ни днем, ни ночью мы не знали сна. Едва доносился из лесу топот конских копыт или ружейный выстрел — все приходило в смятение и ужас. Тут уже и отец о сыне не думал: только и ждал, потупя взор и согнув шею, что вот-вот появится разбойник и зарежет.
Партия солдат и несколько казаков, отправившихся преградить дорогу, вернулись до того разбитые и израненные, что при виде их волосы дыбом становились.
Однажды таким образом нагрянул Наги-хан, сжег селение Кишлак и двинулся на Караклис. Все войско, — сколько было его в Караклисе, — забрав с собою пушки, вышло в поле и преградило доступ в город. Народ же, побросав дома и имущество, забрав детей, укрылся под защиту пушек.
Храбрый дух русских спас нас.
Мы давно уже причастились и ожидали черного своего дня. Народ не хотел переселяться: избавившись от меча, боялись попасть в когти голода. А еще не хотелось и со своей сладостной землей расставаться.
Не забыть мне тот скорбный день, когда пришел приказ перекочевывать в обязательном порядке. Кто без боли сердечной зажжет своей рукой дом, где жили отец и мать, где кормили его молоком, воспитывали, растили, где они скончались? Кто сам разорит сад, горьким его потом орошенный, трудом его взращенный?
Сожгли все: орудия, украшения, домашнее имущество. Когда увидели дым, подымающийся от русской церкви, собственноручно подожженной начальником, стали, плача и причитая, целовать могилы своих родных и любимых, прощаться со своей землей и водой. Потом, под защитой солдат и пушек, стали переходить на другую сторону горы Двал.