Рапорт инспектора
Шрифт:
— Что плетешь?
Разве ты его не боишься?
— Чего ради?
— А ты на его руки посмотри. Волосатые. Это ж руки убийцы! Он слесаря утопил. Я уверен. И меня расспрашивал где я деньги прячу.
— Женька!
— Что, Женька? Я не сумасшедший Хочешь, скажу, куда я деньги запрятал? Ему не сказал, а тебе скажу. Я такое придумал, никакой Мазин не догадается!..
Так она узнала, что Редькин свою долю в полиэтиленовых мешочках затолкал в батарею, отключив ее от общей трубы цементными пробками. Лариса дала слово, что Девятов не узнает об этом, но слово не сдержала.
— Ну разве не видишь, что это идиот! — злобно выругался Девятов. — Пробьет кипяток пробки и раскиснет все его счастье. А то и слесаря доберутся. Подонок.
В злобе своей Девятов был недалек от истины. Ибо перед смертью побывал-таки Женька у Горбунова и чуть было не сказал все в ударе. Был он близок к тому, что раньше называли «пострадать», и о Девятове с Ларисой действительно, не думал, как и о себе. О какой-то высшей справедливости, о правде размышлял, а заговорил об институте, как всегда, размельчился Да и отталкивал его суетливый, жирный телом и имуществом Горбунов. Если высшая справедливость в том, чтобы Горбунова спасать, так что это за справедливость, и стоит ли ради нее «страдать», да вообще, жить стоит ли? С этим вечным вопросом и шел он, а Лариса и Девятов получили еще одну, теперь уж совсем непродолжительную отсрочку.
Однако всего этого Девятов не знал и, несмотря на постоянную готовность к жестокости, убийства Редькина не замышлял, а замыслил элементарное бегство, ибо безопасность свою ценил дороже, чем Женькину треть в радиаторе, и полагал резонно, что новое убийство дела отнюдь не приглушит. Сохраняя остатки рассудка, решил Девятов под прикрытием горбуновской дымовой завесы отчалить подальше, куда-нибудь в северо-восточные, призывающие новых жителей края, и затаиться там в роли скромного спортсмена-профессионала, воспитателя юношества.
В свою очередь, Лариса о мыслях и планах Девятова не подозревала и потому в самоубийство Редькина поверить не могла, но и в убийство поверить боялась. Это было слишком страшно, ибо нетрудно было догадаться, что последней опасной свидетельницей остается она сама. Знать правду было ей необходимо, но Девятову верить больше было нельзя. Тяжкая истина открылась ей наконец — преступник всегда погибает в одиночку. Однако крах, неизбежный в любых обстоятельствах, приходит в свой день и час.
Час этот наступил, когда Лариса сыграла последнюю шутовскую сцену в спектакле, который начинала в главной роли, а заканчивала статистом, когда, наклеив усики, поговорила она с добродушным стариком Шилохвостовым и убедилась, что кухню его обогревает та самая батарея, что была набита Женькиными деньгами, а следовательно, никаких денег в ней больше нет, украдены они, только один человек, которому сама она о деньгах сказала, мог это сделать. Только перед ним мог Женька отпереть свои бесполезные замки и впустить на свою погибель, и тот придушил его, как утопил раньше Володьку, или разбил ему голову, а потом развинтил Женькиным же ключом радиатор, достал полиэтиленовые мешочки и ушел, вышвырнув Редькина с балкона.
Картина эта живо встала перед глазами Ларисы, когда, наклонившись над злополучной батареей, она собственными руками ощутила, как течет под металлом горячая вода, течет свободно, не стесненная разбухшими бумажками, что называются денежными знаками.
И не пришло, не смогло прийти ей в голову, что все было совсем иначе.
Полуобезумевший Женька, после того как укоренилась в его поврежденном страхом мозгу нелепая мысль, что и Ольга следит за ним, шпионит, больше не верил никому и ждал конца. В этом ожидании он сидел, запершись, перестав ходить на работу, питаясь хлебом и консервами, которые покупал в ближайшем продовольственном ларьке, куда спускался, когда вечерело, и накупал лихорадочно, что попадалось под руку, а потом стремглав возвращался и снова запирался, и лежал часами на кровати, пережевывая засохший хлеб и скверную кильку в застоявшемся томатном соусе.
Иногда приходило в голову встать, надеть чистое белье идти сдаваться, взяв на себя все, даже
А произошло все без расчетов.
Услышал он звонок в дверь, вздрогнул и притаился, но звонок повторился, и Редькин не выдержал, подошел в носках на цыпочках к двери и выглянул в глазок. И, как показалось ему, прямо взглядом встретился с человеком в милицейской форме. Встретился и отпрянул, не рассмотрев розовощекого и улыбчивого младшего сержанта Милешкина, который по случаю праздничного дня пришел проведать сестру с зятем и племянником, малолетним бутузом, и потому звонил громко и настойчиво, предвкушая приятное родственное времяпрепровождение.
Редькин же даже о том, что сегодня воскресенье, не подозревал, а уж о подлинных намерениях Милешкина тем более. Он все понял. Понял и начал медленно пятиться назад в комнату. Прошел комнату и замер на пороге балкона. Умирать было ужасно. Билась в нем еще, протестуя против насилия, жизнь, но заметивший за дверью движение Милешкин позвонил в третий раз и, весело нажимая на звонок, не отрывал от кнопки палец до тех пор, пока Женька не перегнулся через ограду балкона и не рухнул, спасаясь от него, вниз, в темноту.
А не знавшая этого Лариса, уверенная, что предана Девятовым и теперь уж будет, как и Володька с Женькой непременно им уничтожена, вопреки рассудку спешила, почти бежала по улице в сторону водной станции. Все ней перемешалось — страх, ненависть и даже та призрачная надежда, которая никогда, до последней минуты не покидает человека. Если бы у нее спросили, что она не собирается делать, она бы не ответила. Вернее, в голове метались все те жесткие слова, которые она скажет, швырнет ему в глаза, рискуя жизнью, ибо одна, безоружная, она не могла, конечно, надеяться спастись, если этот здоровый, всю жизнь тренировавший свои мышцы мужчина в самом деле покусится на нее. А подсознательно в ней стучало — вдруг все не так, вдруг произойдет чудо и она будет спасена. Неизвестно как, но спасена. Так она бежала и бежала, а потом села в такси, потому что бежать уже не могла. Села и поехала к Девятову. Больше деваться ей было некуда.
Девятов собирал вещи. В последнее время он совсем перебрался на водную станцию к безмерной радости сторожа Романыча, который не только почувствовал себя в безопасности, но и смог проводить больше времени в ресторане «Мельница», у родственника. В городе тренер жил на частной квартире. Был он приезжий, имел в свое время семью, да надоело однообразное житье, захотелось поискать счастья, и вот поиски кончились.
Пока отпущенный сторож предавался скромным утехам в служебном помещении ресторана, Девятов уложил на дно потертого чемоданчика деньги и прикрыл их сверху вполне обычными вещами — неглаженной рубашкой и бритвенными принадлежностями, а сам присел на койку и ел колбасу, запивая ее водкой из граненого стакана, дожидаясь вечера, чтобы, не привлекая внимания, добраться до вокзала и сесть в один из поездов, отправляющихся в дальние районы страны.