Рапсодия гнева. Трилогия
Шрифт:
– Ты как тут оказался? – освободившись, спросил он у Фролова. – Явился, как злой джинн из арабской сказки. Сдурел, что ли? Нашел, на ком свои умения демонстрировать! Это же дети, понимаешь? Дети! Несмышленые, глупые. Ты же не избиваешь ребенка за то, что он вазу с комода уронил?
– Но я бы ему попробовал объяснить, что вазу не следует трогать.
– Вот бы и этим объяснил! Ты хоть попробовал? А то сразу с кулаками… Ты же взрослый человек, Саша.
– Что я им должен был объяснить? – пожал плечами Фролов. – Что плеваться в прохожих нехорошо?
Владислав
– Ну… – растерянно протянул следователь. – Все же принято сначала поговорить, разъяснить и, уж если не доходит, тогда в бубен. Вся система законности…
– Только не надо чушь пороть! – зло сверкнул глазами Фролов. – Система законности. Ты в ЭКО шел? Пойдем вместе, я хочу пулю поглядеть, заодно и поговорим по дороге.
– Ты что, от управы за мной шел?
– Ну! Заскочил к дежурному, он говорит, что ты минуту назад вышел в ЭКО. У меня к тебе пара дел есть, а тут эти ублюдки подвернулись…
Они вошли в густую тень тутовой аллеи и медленно двинулись в сторону моря, черные ягоды шелковицы расплющились на асфальте, собрав мух и пчел со всей округи.
– Видел я, как они тебе подвернулись, – скривился Владислав Петрович. – Эдак уж лучше под паровоз подвернуться, честное слово.
– Нет, ну ты отбрось заготовленные фразы, – перебил его Фролов. – Отбрось и попробуй сказать своими словами, что я им должен был объяснить.
– Ну… Я же говорю, хотя бы попробовал остановить словами!
– Да? И как это выглядело бы? Типа – мальчики, не надо плеваться в прохожих? Еще, блин, знаки развесьте в скверах. С перечеркнутым красной линией плевком на белом фоне. «Плеваться в прохожих запрещено»! Идиотизм… Плакаты развесьте, на троллейбусах напишите… Нельзя плеваться в людей, нельзя резать сиденья, бить фонари и кидаться яйцами с балконов. Думаешь, поможет? Напишешь «яйца», станут кидаться помидорами, напишешь и про помидоры, выдумают что-то еще, может, даже похуже.
– А ты в детстве не кидался яйцами с балкона?
– Кидался. И если бы не кидался, то не распинался бы сейчас перед тобой. Поверил бы старшему и более опытному. Но я кидался и помню, как дрожал от возможности разоблачения. И если бы мне тогда хорошо надрали задницу, то я это воспринял бы как должное наказание.
Владислав Петрович вспомнил, как задержанные подростки, бывшие такими крутыми на улицах, на допросах заливались слезами и соплями, бегали по школам, выклянчивая положительные характеристики, водили сердобольных родителей, чтоб замолвили слово. Лишь бы отмазаться… И куда с них девается спесь? До чего же легко у них разухабисто» «эй, старикан» превращается в «дяденька, я больше не буду».
– В чем-то ты прав, – усмехнулся следователь. – Я тоже выцарапывал в подъезде: «Владик + Света = Любовь» – и тоже боялся, что меня за этим застанут. Да, пожалуй, не нужны слова, чтоб уяснить – портить стены нехорошо. Но
– Это немного разные вещи, – уверенно сказал Саша. – Ты никого не унижал этим выцарапыванием. Тебя нужно было поймать за шиворот, дать банку краски, кисть и заставить выкрасить весь подъезд. Это бы помогло. Веришь?
– Пожалуй…
– Вот видишь! Твои действия не преследовали своей целью конкретно испортить стену, не было в тебе злого умысла. Хотелось писать, а бумаги под руками не было. Ты знал, что плохо царапать гвоздем, но очень уж хотелось показать, как ты любишь эту Свету. Вот и наказание для тебя должно было быть адекватным.
– Наказание всегда должно быть адекватным!
– Ой ли? – недобро сощурился Фролов. – На мой взгляд, адекватность наказания – это самая большая ошибка современного правосудия. Такое положение вещей формирует в душах людей, особенно не очень стойких, целую систему ценностей. Вроде ценников на рынке. Это зло я могу себе позволить, а это мне не по карману. Сорвать трубку с телефонного аппарата могу, это всего пятьдесят гривен штрафа, родители отбашляются, а вот избить своего преподавателя в ПТУ не могу, потому что за это могут вкатить пятнадцать суток – сидеть неохота. Легче сделать домашнее задание.
– Ну ты сказал, – искренне рассмеялся Владислав Петрович, сорвав с клумбы длинную травинку. – По-твоему, за разбитую трубку надо сажать в тюрьму?
– Нет, – без тени иронии ответил Фролов. – За это надо расстреливать. А еще лучше вешать публично.
– Ты давно у «психа» обследовался? – покрутил у виска следователь.
– Я там на постоянном учете, – отшутился Саша. – Вот давай ты попробуешь выбросить из головы вдолбленные тебе с детства «истины», и мы попробуем разобраться во всем этом непредвзято.
– Ну, – заинтересованно глянул на друга Владислав Петрович.
– Система наказаний, – начал Фролов, – стоит у нас на адекватности. Мелкое нарушение – нестрогое наказание, страшное преступление – государство и кровью руки замарать не боится. Верно?
Следователь согласно кивнул.
– Казалось бы, все логично и правильно. Но только на первый взгляд! Законодательство, творя законы, прикрывается таким понятием, как общественная опасность деяния. Чем выше опасность преступления для общества и государства, тем строже должно быть наказание. Вот с этим я согласен на все сто! Но именно этот принцип не соблюдается при адекватности наказаний.
– Сам себе противоречишь.
– Нетушки! Никакого противоречия нет, просто преступление само по себе является общественно опасным деянием.
– Но степень опасности разная, – ввернул Владислав Петрович. – Поэтому разная строгость наказания. Все верно!
– Не перебивай, с мысли сбиваешь! Тогда скажем так, что общественно опасной является склонность к совершению преступлений.
– Это тоже учтено в законодательстве! – победно улыбнулся следователь. – Повторное совершение преступлений наказывается намного строже.