Расчленение Кафки
Шрифт:
Молодая пантера — антипод мастера пост-арта. Ее вид производит освежающее действие, а его вид вызывает жалость и недоумение. Пищу она поглощает без долгих раздумий, в то время как он обрекает себя на голод. Ей даже свобода не нужна — свобода схвачена ее челюстями, он же по доброй воле месяцами сидит в клетке (в адвокатской конторе?), боясь свободы. Благородное тело пантеры оснащено всем необходимым, а голодающий истощен до крайней степени (вспомним, что необычайно худ был и Франц Кафка). Тело пантеры готово само разорваться на части от избытка витальности и радости жизни, мастер же пост-арта боится быть разорванным на части наблюдателями-мясниками. Наконец, пантеру обступает толпа почитателей и решительно не желает уходить; его же бросили, забыли и оставили умирать. «Я всегда хотел, чтобы вы восхищались моим голоданием» [70] , — сказал мастер в последнем диалоге со смотрителем (при жизни у Кафки фактически был единственный почитатель — Макс Брод).
70
Кафка Ф.
Но какие же последние слова мастера голодания? «…Я должен голодать, я не могу иначе… потому что я не смог найти такую пищу, которая бы мне понравилась. Если бы я нашел такую пищу, поверь мне, я бы не будоражил умы, а наедался до отвала, как ты и как все остальные» [71] . Вот, оказывается, в чем дело! Если бы он нашел не отравленное молоко, но хорошее молоко из хорошей груди, то наедался бы до отвала! И не заняла бы его место в клетке пантера, но он сам был бы пантерой и не замечал бы клетки.
71
Там же. С. 33–34.
Возникают, однако, и другие вопросы: чем оснащено тело пантеры? Чего не хватает мастеру голодания? Неужели лишь достаточного веса?
Он, кроме того что чувствовал себя чрезмерно тощим, еще и не чувствовал себя вполне мужественным. И тогда возникает дилемма: либо постараться стать пантерой, либо превратиться в отвратительное насекомое.
Когда за мастером пост-арта наблюдали, чтобы он ничего исподтишка не ел, «он преодолевал свою слабость и пел, сколько хватало сил, чтобы показать этим людям, как несправедливы были их подозрения» [72] . Он пел вроде бы, чтобы продемонстрировать, что его рот не занят едой. Но в действительности — чтобы защититься от тревоги. От тревоги параноидной, вызванной преследователями-наблюдателями, и от тревоги депрессивной, вызванной чувством вины за свое бессознательное желание есть и за свою неспособность найти еду, которая бы понравилась. Пела и героиня другого рассказа сборника — «Певица Жозефина, или Мышиный народ».
72
Там же. С. 22.
«Наша жизнь очень тревожна, каждый день приносит столько неожиданностей, страхов, надежд и угроз, что ни один из нас не смог бы всего этого вынести, не ощущай он всякий миг, днем и ночью, поддержку товарищей, но даже и с ней нам часто приходится очень нелегко, и иной раз тысяча плеч дрожит под грузом, предназначенным, собственно, для одного. В такие моменты Жозефина ощущает, что ее время пришло» [73] . Певица Жозефина, — если можно так выразиться по аналогии с коллективным бессознательным, — коллективная бессознательная защита Мышиного народа. Ее непритязательное пение защищает от депрессивной тревоги: «именно находясь в трудном положении, мы вслушиваемся в голос Жозефины еще внимательней, чем обычно» [74] .
73
Кафка Ф. Певица Жозефина, или Мышиный народ // Ф. Кафка. Мастер пост-арта. СПб., 2007. С. 39–40.
74
Там же С. 44.
В то же время Мышиный народ и сам заботится о Жозефине, демонстрируя тем самым, что забота, защита и внимание нужны именно ему: «Так что наш народ заботится о Жозефине, как какой-нибудь отец проявляет заботу о ребенке, который по не совсем понятной причине — то ли прося, то ли требуя чего-то — протягивает к нему ручки» [75] . Так ребенок, нуждающийся в заботе и защите, компенсирует эту потребность, стремясь проявлять заботу о хомячке, котенке, щеночке или аквариумной рыбке.
75
Кафка Ф. Певица Жозефина… С. 42.
Как человек справляется с депрессивной тревогой? Как мы помним, Мелани Кляйн продемонстрировала связь между инфантильной депрессивной позицией и маниакально-депрессивными состояниями. (К маниакально-депрессивным состояниям, к переходу от восторга творчества к черной меланхолии был склонен и Франц Кафка.) Кляйн писала, что ребенок переживает депрессивные чувства, которые достигают своего расцвета непосредственно перед, во время и после отнятия от груди. Это состояние ума ребенка она назвала депрессивной позицией и говорила о том, что оно есть меланхолия in statu nascendi [76] . Объект, о котором печалятся, есть грудь матери и все, что грудь и молоко представляют для детского ума, а именно: любовь, хорошие качества и безопасность. Когда возникает депрессивная позиция, Эго вынуждено (в дополнение к более ранним защитам) развивать методы защиты, которые направлены главным образом против «тоски» по любимому объекту. Это имеет фундаментальное значение для всей организации Эго. Первоначально Кляйн назвала эти методы маниакальными защитами или маниакальной позицией из-за их связи с маниакально-депрессивными заболеваниями.
76
In statu nascendi (лат.) — в состоянии зарождения, в момент образования.
77
Klein M. Mourning and Its Relation to Manic-Depressive States // Contributions to Psycho-Analysis. London, 1940.
Последователь Мелани Кляйн, Дональд Вудс Винникотт, считает, что «характерной чертой маниакальной защиты является то, что индивид не способен полностью поверить в жизненную силу, которая отрицает смерть, так как он не верит в собственную способность к объектной любви» [78] . Маниакальная защита позволяет не переживать боль потери, но отрицать ее. В качестве одного из примеров такой защиты Винникотт приводит убегание в мир фантазий. Он пишет: «Когда мы в депрессии, мы чувствуем подавленность. Когда у нас действует маниакальная защита, мы менее всего чувствуем, что защищаемся от депрессии. В такие моменты мы скорее чувствуем приподнятое настроение, счастье, занятость, возбуждение, нам смешно, мы всеведущи, „полны жизни“, и в то же время нас меньше, чем обычно, интересуют серьезные вещи и ужасы ненависти, разрушения и убийства» [79] .
78
Winnicott D. W. Manic Defenses. (Цитата взята из статьи, опубликованной на сайте www.psyinst.ru).
79
Там же.
Творчество и восприятие искусства, по мнению Винникотта, также может быть проявлением маниакальной защиты: «Художник чувствует, как будто картина рисуется кем-то, кто действует изнутри него». Для Мышиного народа такой защитой становится пение певицы Жозефины, для мастера пост-арта — собственное пение (для самого Кафки — литературное творчество).
Посмотрим, что сделало Мышиный народец столь тревожным, и по какой причине ему надо защищаться от тревоги маниакальными защитами. Рассказчик говорит: «У детей нашего народа нет юности и очень куцее детство… Пусть у других народов детей заботливо растят, пусть для малышей там устроены школы… но обеспечить нашим детям настоящее детство мы не можем. И это дает свои последствия. Наш народ буквально пропитан какой-то неумирающей, неистребимой ребячливостью; в прямом противоречии с лучшим в нас, с нашим безошибочным практическим рассудком мы иногда ведем себя совершенно по-дурацки, как ведут себя дети… Этой ребячливостью нашего народа с давних пор пользуется и Жозефина» [80] .
80
Кафка Ф. Певица Жозефина… С. 46–48.
Объяснение рассказчика в полной мере соотносится с психоаналитическими взглядами: ребенок, в широком смысле лишенный детства — заботы, внимания, любви — или, наоборот, окруженный обволакивающим тотальным контролем, вырастая, становится человеком, отягощенным психологическими или психическими проблемами.
В четвертом рассказе сборника — «Маленькая женщина» — герои делают искусством свою собственную жизнь, наполняя ее театрально-шекспировскими страстями и страданиями, театрализуя ее до предела. Герой-рассказчик сетует: «И вот эта маленькая женщина очень мною недовольна, она всегда находит, за что меня раскритиковать, я всегда неправ по отношению к ней, я раздражаю ее на каждом шагу… но почему она так от этого страдает? Между нами же нет никаких отношений, которые бы заставляли ее страдать из-за меня… ее интересует только то, что нужно ей лично, а именно: отомстить за мучения, которыми я ей угрожаю в будущем… Она вообще занимается мной только от отвращения — от какого-то непрекращающегося, постоянно кипящего в ней отвращения» [81] .
81
Кафка Ф. Маленькая женщина // Ф. Кафка. Мастер пост-арта. СПб., 2007. С. 11–13.
«Маленькая женщина» страдает от отвращения к рассказчику, но не отпускает его от себя. И рассказчик начинает чувствовать отчасти и свою вину: «известная доля ответственности лежит, если угодно, и на мне… все-таки я не должен был бы оставаться равнодушным к ее очевидным — в том числе и телесным — страданиям от этого раздражения» [82] . И хотя вроде бы рассказчику совсем и не нравится быть постоянным объектом раздражения и отвращения, он тоже не разрывает отношений, длящихся годами. Почему не разрывает? Якобы он попытался однажды это сделать, но это вызвало со стороны «маленькой женщины» такое исступление, что больше подобных попыток он уже и не повторял. Вообще-то ситуация очень близкая и знакомая русской душе — что-то такое в духе Достоевского: она презирает, ненавидит и мучит его, он мучается и страдает от того, что она так мучается… Чертовщина какая-то…
82
Там же. С. 12.