Расцвет и упадок государства
Шрифт:
Еще один интересный пример неспособности правителя пронести различия между правительством, с одной стороны, и частной жизнью правителя — с другой, нам дает Макиавелли. Изучая Древний Рим и восхищаясь им (вероятно, он так никогда и не овладел греческим языком), должно быть, он отдавал себе отчет в том, что великие мужи, к которым, по его собственному признанию, он обращался в поисках политической мудрости [421] , были должностными лицами, а не королями, управлявшие городом как своей частной собственностью; однако его шедевр «Государь» написан так, как будто этого различия не существовало. Как и Institutes Эразма, «Государь», посвященный Лоренцо Медичи Младшему, не является трактатом по политической науке в современном смысле этого слова, а относится к тому типу руководств, которые известны как «Зерцала государей». В отличие от Эразма, читателем которого, как предполагалось, будет либо наследный принц, либо избираемый правитель (о политическом процессе, в результате которого могло произойти избрание, ему было абсолютно нечего сказать), Макиавелли, по его словам, писал для «Нового Государя» (il nuovo principe) [422] . Поскольку государь Макиавелли достигал своего положения благодаря собственным усилиям, он сталкивался с намного более серьезными трудностями, пытаясь достичь этого положения и удержать его. Тем больше оснований утверждать, что он заслуживает совета, основанного не на том, каким бы желали люди видеть окружающий мир, а на том, каков он в действительности [423] .
421
Макиавелли в письме к Франческо Веттори от 10 декабря 1513 в: Lettere (Milan: Feltrinelli, 1962), vol. V, p. 305.
422
О
423
Макиавелли Н. Государь. М.: Мысль, 1996. С. 42; Machiavelli, The Prince, p. 90.
В свете этого Макиавелли предстает не только не революционером, но полностью человеком своего времени. Ни по жанру написанной им книги, ни по отсутствию разграничения между частной и публичной сферами Макиавелли ничем не отличался от своих современников. Как и Эразм, он неспособен провести разделительную черту между частной жизнью правителя и его политической ролью, вплоть до того, что посвятил фрагмент своей книги тому, что государь должен оставить в покое жен своих подданных [424] . В Италии, города которой по большей части управлялись жестокими тиранами, которые часто сами добились власти, только светский тон его произведения отличал Макиавелли от других. Рассматриваемый как отдельный человек, государь Макиавелли вполне мог оказаться после смерти в аду. Рассматриваемый как правитель, он не был ни назначен Богом, ни ответственен перед Ним в каком бы то ни было практическом смысле. Хотя совет сохранять внешнее благочестие мог оказаться весьма полезным для государя, об управлении посредством доброты к подданным, о котором говорил Эразм и многие его предшественники, не могло идти и речи; напротив, необходимо было играть в политическую игру, которая впервые с античных времен получила особую природу, определяемую набором правил, которые вскоре после эпохи Макиавелли получили название raison d'etat [425] [426] . Поскольку в глубине души люди подлы, трусливы и вероломны, эти правила не могут быть такими же, как правила поведения в доме или в семье (хотя о личной жизни Макиавелли известно мало, по меркам своего времени он, по-видимому, был хорошим семьянином). Нужнее всего такие качества, как сила и хитрость, а вовсе не благочестие и милосердие.
424
Макиавелли. Указ. соч. С. 83, 86.
425
Государственные соображения (франц.). — Прим. пер.
426
См.: F. Meinecke, Machiavellism: The Doctrine of Raison d'Etat and Its Place in Modern History (London: Routledge, 1957), в частности p. 25–48.
Оставив Бога в стороне, Макиавелли тем самым разбил такие напрямую зависящие от Него основы правления, как правосудие и справедливость. Успех политической деятельности, выражающийся в величии и процветании страны, стал самоценным. Правители обязаны своим положением не той или иной божественной санкции, а собственной доблести, или virtu, которая таким образом, становилась главной опорой, на которой держалось все остальное. Однако Макиавелли также понимал, что исключительная степень virtu редко встречается у людей, единственной целью которых является достижение личного успеха; как сказал однажды Наполеон, знавший толк в таких делах, наслаждение, которое получает император с герцогиней в ее будуаре, не больше, чем то, которое получает крестьянский юноша с пастушкой на сеновале. Человек может достичь вершин virtu, только если он вдохновляем идеалом. Для Макиавелли таким идеалом было горячо любимое им отечество (patria) (достоверно неизвестно, имел ли он в виду родную Флоренцию или всю Италию); отсюда берет начало знаменитая последняя глава «Государя», где он призывает правящего герцога Медичи возглавить процесс изгнания чужестранцев из Италии. Современные ученые часто утверждают, что в этом отрывке автор либо предается запоздалым и легкомысленным размышлениям, либо грубо льстит правителю. В действительности он представляет собой оправдание как самой работы Макиавелли, так и, что еще более важно, существования самого правителя и природы применяемых им методов.
Учитывая, что Макиавелли намеревался покончить с лицемерием в политике, не удивительно, что он был принят холодно, вплоть до того, что его самая знаменитая работа так и не была опубликована при его жизни. Всего лишь четыре года спустя после того, как был написан «Государь» (1513), Лютер прибил свои 95 тезисов к дверям церкви в Виттенберге; это событие ознаменовало начало периода, который длился больше века и основное содержание которого диктовалось религиозной борьбой по поводу того, кто является истинным Богом, дающим основу и обществу, и системе правления, поддерживающей порядок в этом обществе. В разных странах эта борьба проходила по-разному. В некоторых странах, таких как Италия, Испания, Англия и Швеция, действующая власть довольно легко одержала победу. Она либо поддержала уже существующую религию, либо добилась желательных для себя изменений в ней; в результате количество жертв, которыми являлись осужденные и казненные еретики, исчислялось лишь сотнями или, в худшем случае, тысячами человек. В других странах с менее счастливой судьбой Реформация привела к развалу правительства. Это открыло дорогу гражданским войнам, которые продолжались десятилетиями, как это произошло, например, во Франции, в Германии и на территории современной Чехии.
Именно таков был исторический фон, на котором создавал свои работы следующий великий политический мыслитель — Жан Боден во Франции. Бодену, о частной жизни которого известно немного (нет даже достоверных данных о том, какую религию он исповедовал), было около 30, когда в 1561 г. разразилась гражданская война; неудивительно, что большая часть его карьеры была посвящена поиску выхода. Ни старый теологический подход, ни «Зерцала государя» почти не могли в этом помочь, поскольку первый основывался на представлениях о Боге, которые и стали предметом споров, а вторые не помогли французским монархам выполнить свою задачу, которая заключалась в поддержании порядка и справедливости. Поэтому Боден повернулся спиной к обеим традициям. С самого начала он сосредоточился не на том, как Бог создал вселенную, и не на обучении правителей, а на природе republique [427] как таковой — проблеме, которую полностью игнорировали и Макиавелли, и Эразм (не говоря уже о Карле V, который хотя и был проницательным и добросовестным правителем, но только не теоретиком). Естественно, что Боден взял за образец «Политику» Аристотеля, которой он близко следовал, хотя и подвергал критике некоторые конкретные меры, предлагавшиеся в ней. В поисках новой, нерелигиозной основы государства Боден в своем сочинении Les six livres de la republique («Шесть книг о государстве») стал первым автором в современной истории, описавшим разницу между властью в пределах отдельно взятой семьи или домашнего хозяйства, которой обладал отец семейства над своими домочадцами или господин над своими рабами, и властью политической, преобладавшей среди людей, которые хотя еще и не были равными, но по крайней мере были рождены свободными и обладали некоторой правосубъектностью [428] .
427
Республика, сообщество (франц.). — Прим. пер.
428
J. Bodin, Six Books of the Commonwealth, M. J. Tooley, ed. (Oxford: Blackwell, 1967), p. 40–49.
Боден, имевший юридическое образование (одно время он действовал как avocat [429] при Генрихе III), отверг утверждение Макиавелли, что политическими делами управляют сила и хитрость, а не закон. Вместо этого он принял данное Цицероном определение res publica как сообщества людей, управляемых законом; отсюда он выводил утверждение, что важнейшей обязанностью каждого правителя является составление законов. Однако если целью является поддержание порядка, то одних лишь законов недостаточно. Тот, кто отвечает за законодательство, так же должен решать вопросы войны и мира, назначать на должности важнейших должностных лиц, присуждать важнейшие награды и наказания, выступать в качестве верховного апелляционного судьи и определять валюту страны (Боден очень интересовался политической экономией и написал на эту тему отдельный трактат). В принципе не существовало никаких препятствий к тому, чтобы эти функции выполнялись одним человеком или собранием людей; суть заключалась в том, что для предотвращения конфликтов и беспорядков
429
Адвокат (франц.). — Прим. пер.
В мире, где Бог больше не мог дать приемлемую для всех основу политической жизни, Боден хотел наделить суверена Его качествами и поставить на Его место, во всяком случае — на Земле, в пределах четко обозначенной территории. Аристотель искал объяснение и оправдание существованию правительства и находил его в добровольном согласии глав семейств; для Бодена этот вопрос не имел значения, и в своем объемистом сочинении он почти не уделял ему внимания. Вопрос, который действительно его интересовал — это способность суверена создавать из хаоса порядок, устанавливая правильные законы и управляя с их помощью. Однако Боден не мог отойти от средневекового представления о том, что право существует независимо от человеческой воли. Следовательно, правильными законами являлись не просто те, что лучше всего отвечали нуждам сообщества, но те, которые основывались на божественном законе, с одной стороны, и естественном праве, с другой, или по крайней мере не вступали с ними в противоречие. Божественный закон был дан в Библии и, по мнению Бодена, требовал осуществления преемственности власти по праву первородства. Естественное право же представляло собой не что иное, как принципы справедливости, в соответствии с которыми, например, человека нельзя было лишать его собственности без достаточного на то основания (Боден часто характеризуется как один из первых сторонников капитализма). Однако Боден ничего не говорит о том, какие средства необходимо использовать, чтобы удостовериться, что суверен, власть которого при этом становится гораздо более близкой к абсолютизму, чем при его предшественниках, действительно придерживается принципов божественного закона и естественного права. Впрочем, принимая во внимание тот факт, что во времена Бодена французская монархия была крайне слаба, это не имело значения.
Еще одной проблемой, которая неявно присутствовала в работе Бодена, но для которой он так и не нашел приемлемого решения, был вопрос о том, как сохранить положение суверена с течением времени. Можно сколько угодно говорить о непрерывности суверенитета, однако никто, включая королей, не живет вечно; и лучше всех это понимали люди, жившие в XVI в., в период, когда было написано множество картин, на которых изображалась смерть как простолюдинов, так и королей. Чтобы разрешить эту проблему, в конце эпохи Средневековья было изобретено учение о «двух телах короля» [430] . Физическое тело короля считалось смертным и подверженным тлену, как и тело любого другого человека. Однако он также обладал «мистическим телом» (corpus mysticит). О происхождении этой идеи нет устоявшегося мнения, но вполне вероятно, что она выросла из христианских представлений, согласно которым Бог существует как три личности, причем лишь одна из них обладает физическим телом. Королевская власть, прерогативы и обязанности относились именно к этому «мистическому», а не к физическому телу. В результате всякий раз, когда монарх умирал, и его сменял другой, все эти свойства не передавались автоматически, а возникали каждый раз заново. Для того чтобы не было зияющего разрыва между смертью одного короля и коронацией другого, была изобретена формула le roi est mort, vive le roi [431] , которая впервые прозвучала на похоронах Людовика XII в 1512 г. Другим способом выражения той же идеи было изготовление изображения умершего короля, которое продолжало его царствование до коронации нового короля. Данная церемония возникла после смерти Карла VI в 1422 г., а в последний раз была проведена после смерти Генриха IV в 1610 г. [432]
430
См.: Е. Н. Kantorowicz, The King's Two Bodies: A Study of Medieval Political Theory (Princeton: Princeton University Press, 1957), p. 128ff, 336ff, 401ff., 446–447, 501ff.
431
Король умер, да здравствует король! (франц.) — Прим. пер.
432
См.: С. Geertz, «Centers, Kings, and Charisma: Reflections on the Symbolics of Power»; S. Wilentz, ed., Rites of Power: Symbolism, Ritual and Politics Since the Middle Ages (Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1985), p. 56.
К последней четверти XV в. представление о том, существует «государство» (как говорили в Германии, Италии и иногда во Франции) или «корона» (в Англии и опять же во Франции), постепенно заняло свое место на «ничейной земле» между понятиями о частной собственности правителя и его публичных обязанностях. Пытаясь заставить своего подчиненного выполнить неприятное поручение, французский король Людовик XI смог написать: «Вы такой же слуга Короны, как и я» [433] . Тем не менее словоупотребление было неустоявшимся, и современного значения этого термина еще не существовало. Когда Боден писал «Шесть книг», он не смог найти подходящего слова для описания той сущности, которую он имел в виду. Это имело довольно странный результат: хотя он предпочитал такую монархию, как форму правления, ему пришлось прибегнуть к употреблению старинного латинского выражения res publica. Еще в 1589 г. Джованни Ботеро определил понятие stato как «устойчивая власть над народом», а выражение ragione di stato — как «знание о том, каким способом можно учредить такую власть» [434] .
433
Цит. по: P. Kendall, Louis XI (London: Allen and Unwin, 1971), p. 320.
434
G. Botero, The Reason of State (London: Routledge, 1956), p. 3.
С этого момента ситуация стала быстро меняться. К 30-м годам XVII в. Карден ле Бре, сподвижник Ришелье, счел возможным различать измену, направленную лично против короля, и измену, наносящую ущерб государству, заслуживающую гораздо более сурового наказания [435] . Вскоре после этого Гоббс написал «Левиафан»; его заслуга состоит в том, что он первый определил государство как «искусственного человека», не тождественного личности правителя. Как и Боден, Гоббс жил в то время, когда его страна находилась в состоянии гражданской войны (его последняя книга, «Бегемот», была написана с целью объяснить ее причины). Целью Гоббса, как и Бодена, было восстановление порядка путем наделения полномочиями могущественного суверена, атрибуты которого Гоббс позаимствовал почти без изменений из знаменитого сочинения своего предшественника [436] . Но Гоббс отличался от Бодена тем, что в качестве образца взял не Аристотеля, а Галилея, с которым он встретился во время своих путешествий по Европе и которым искренне восхищался. Целью Гоббса, которую он описывает в первых девяти главах «Левиафана» и еще более детально в своем сочинении De corpore [437] , было придать политике такую точность, которой к тому времени обладала только физика, — иными словами, исключить из рассмотрения все факторы, кроме тех, которые можно ощутить и измерить объективным образом, подобно тому, как это можно сделать с движением физических тел. Такой «научный» подход привел его к определению человека как машины, простой материи, движущейся под воздействием движения различных тел, которые вызывают у нее ту или иную реакцию. Тела подразделялись на два вида: «естественные» (такие, как и сам человек) и «придуманные», или «искусственные». Искусственные тела тоже подразделялись на два вида: частные и публичные (или политические). Первые создавались частными лицами по собственной инициативе, тогда как последние создавались государством. В этой системе государство являлось просто наиболее важным политическим телом. Оно санкционировало существование всех остальных (в том смысле, что определяло, какие законны, а какие — нет), но само не нуждалось в чьей-либо санкции [438] .
435
См.: R. E. Giesey et al., «Cardin le Bret and Luse Majeste,» Law and History Review, 41, 1986, p. 23–54.
436
О природе суверенитета в понимании Бодена и Гоббса см.: P. King, The Ideology of Order: A Comparative Analysis of Jean Bodin and Thomas Hobbes (London: Allen and Unwin, 1974), p. 140–157, 237–243.
437
«О теле» (лат.) — Прим. пер.
438
Гоббс Т. Левиафан. М.: Мысль, 2001. С. 155.