Расцвет реализма
Шрифт:
Как противовес низкой действительности являются религиозные мотивы, картины прекрасной природы, во многом мифическая, сусальная Русь.
Приблизительно с середины 50-х гг. Никитин обращается непосредственно к народному творчеству, его поэзия уже самостоятельно, не через литературу связывается с народной песней. «Надо научиться нашим литераторам говорить с народом, для этого нужен огромный талант и родство с народным духом», – пишет сам поэт Н. И. Второву 21 ноября 1858 г.[ 380 ]
380
Там же, с. 248
Никитин идет некрасовской дорогой. Он ищет таких путей
Никитин по-своему и даже в чем-то раньше Некрасова стремится к такому синтезу. Успешные завоевания на этом пути отличают прежде всего его песню.
В песне Кольцова есть одно чувство и способность отдаваться ему до конца, ничего другого в поэзию господствующего чувства не допускается.
Не то, например, в «Песне бобыля» (1858) Никитина. Здесь человек социально и индивидуально опознан и осознан. Это уже не просто бесталанная голова, но бобыль-бедняк.
Богачу-дуракуИ с казной не спится;Бобыль гол как сокол,Поет – веселится.Он идет да поет,Ветер подпевает;Сторонись, богачи!Беднота гуляет![ 381 ]Впрочем, главное заключается не только в этом мотиве бедности, который и у Кольцова встречался довольно часто («Доля бедняка»), а в сложности лирического характера «Песни» Никитина.
381
Там же, с. 45.
В пеоне есть разгул сам по себе. Но разгул в то же время и защитная реакция бедняка. Разгул и удаль одновременно оказываются и маской:
Уж ты плачь ли, не плачь, –Слез никто не видит,Оробей, загорюй, –Курица обидит.Уж ты сыт ли, не сыт, –В печаль не вдавайся;Причешись, распахнись,Шути – улыбайся!За стихией гульбы есть горечь, подавленная и скрываемая. Характер никитинской песни оказывается противоречивым и сложным.
Любопытно, что, возвращаясь в народ, фольклоризируясь, никитинская песня, как и песня Некрасова, обычно упрощается, лишается психологической сложности. Народная переделка снова стремится сделать характер более простым. Так, «Ухарь-купец» («Ехал из ярмарки ухарь-купец…», 1858) из песни-обличения у Никитина становится в фольклоризированном варианте апологией широкой натуры.
У Кольцова в герое находит выражение судьба как данность, не могущая быть осужденной, у Никитина предстает социальная судьба, которая может и должна быть осуждена. Особенно явственно видно это в стихотворении «Пахарь» (1856), которое уже Добролюбовым было отнесено к числу лучших у Никитина. Что же касается самой сути его, то, пожалуй, точнее всего эту суть определил А. П. Нордштейн, человек взглядов очень консервативных, с тревогой наблюдавший за изменениями, совершавшимися в поэзии Никитина.
«Я опять о „Пахаре“, – пишет А. Нордштейн поэту, – в ней не предмет коммунистский, а мысль коммунистская… Отчего же и цензура не пропустила? Вы думаете, что никто не писал о горькой доле бедного земледельца? Писали очень много и многие поэты, и цензура пропускала, потому что эти поэты требовали только сочувствия бедняку…».[ 382 ] Решительную оппозиционность стихов сам Никитин отчетливо осознавал: «Жаль, если цензура не пропустит „Пахаря“. Я, как умел, смягчил истину; не так бы нужно писать, но лучше написать
382
Рукописный отд. Ин-та русской литературы АН СССР, ф. 569, № 7. – Письмо публиковалось с искажениями: Литературный Воронеж, 1949, № 3, с. 249.
383
Никитин И. С. Соч., с. 220.
Дело не только в том, что чувству радости труда у Кольцова противопоставлено горе и тяжесть его в стихах Никитина. Меняется, по-некрасовски, вся структура произведения. В песню входит новый лирический герой со своей мыслью и со своим чувством. В никитинской песне не безотчетная горе-тоска, какая есть в песнях Кольцова. Его песня включает и взгляд на мужицкую долю со стороны, аналитическую, «коммунистскую» мысль. Его чувство, может быть, менее непосредственно, чем у Кольцова, но более широко. Автор не только сливается с пахарем, но и все время от него отделяется. Его песня не только выражает горе мужика (и это определяет ее органическую народность), но и скорбь о мужике. Это делает ее подлинно литературной, некрасовской песней:
На труды твои да на гореВдоволь вчуже я наплакался![ 384 ]В последней строфе «Пахаря» есть очень характерная умная и горькая усмешка:
Где же клад твой заколдованный,Где талан твой, пахарь, спрятался?Типичная формула народной поэзии и поэзии Кольцова – «талан – бесталанность» – иронически переосмыслена. Нет «талана» и быть не может. Жизнь подчинена иным законам.
Так совершается отказ от непосредственности народной песни, так происходит органичное включение в песенную стихию лирического голоса автора, так создается новый тип литературной и народной одновременно песни.
384
Там же, с. 34.
«В стихотворениях ваших, – обращается к Никитину А. Нордштейн, – вы изменили и взгляд и лад и стали упорно писать какие-то некрасовские едкие сарказмы. Как будто это поэзия… Некрасовским направлением в поэзии своей вы губите ее, да! Все это головные поэты, а не грудные».[ 385 ]
Однако, становясь «головной», поэзия Никитина не переставала, быть «грудной». Более того, в это время поэтическое творчество, подделывавшееся под «грудную» кольцовскую поэзию, как раз и становилось искусственной стилизацией, а поэзия, включавшая вслед за Некрасовым «головной» элемент, становилась подлинно непосредственной и органичной, свидетельством «родства с народным духом».
385
Цит. по кн.: И. С. Никитин. Сб. статей. Воронеж, 1962, с. 50–51.
Надо сказать, что своей песней 50-х гг. Никитин не только следовал за Некрасовым, но в чем-то предвосхищал и готовил некрасовскую песню 60-х гг. Именно на некрасовском пути Никитиным были сделаны открытия, которые затем более широко и точно реализовались в творчестве самого Некрасова, и прежде всего это рассказ-песня.
Описание природы в стихотворении «Встреча зимы» (1854) перекликается с поэмой «Мороз, Красный нос». В стихотворении «Мертвое тело» есть эпизод вскрытия, подобный тому, какой в дальнейшем будет описан в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Никитин вводит элементы народного плача-причитания. Как известно, Некрасов тоже строит соответствующее место поэмы на причете Ирины Федосовой «Плач о старосте».