Расцвет реализма
Шрифт:
Так думал Волховской в 1870 г. Но к 1877 г. настроения переменились. Наступила пора поэтизации мученичества и жертвенности. Непроизвольные вначале, эти чувства возводились теперь в культ, им придавалась даже способность революционизирующего воздействия на массы. Тот же Волховской в стихах «О братство святое, святая свобода…» (1877)
Ему вторит по-своему Синегуб в стихах «Перед смертью» (1877):
Я много страдал… Но страдания страстноДушой полюбил я… ОниНадеждой на счастье светили так ясноМне в наши могильные дни!..Атмосфера поэтизации страдания сгущается настолько, что в поэзии этих лет начинает возникать образ своего рода «революционного» Христа:
Лишите вы светлого дня,Свободы, труда и веселья,Закуйте вы в цепи меняИ ввергните в мрак подземелья,Убейте подругу мою,Друзей на крестах вы распните,Чтоб злобу насытить свою,Меня на костре вы сожгите…Лик мученика в терновом венце превращается во всеосеняющий образ-символ, черты его проступают повсюду. В стихотворении Синегуба «Терн» даже природа «излучает» этот образ:
Горошек красный, полевойСквозь чащу терна пробивался,На куст терновника густойГирляндой легкою взвивался.Когда ж в час полдня с высотыЛучи цветы горошка грели,Как пятна крови, те цветыВ кустах терновника алели…Психологически это явление объясняла в своих воспоминаниях Вера Фигнер: «Тот, кто подобно мне был когда-либо под обаянием образа Христа, во имя идеи претерпевшего оскорбления, страдания и смерть, кто в детстве и юности считал его идеалом, а его жизнь – образцом самоотверженной любви, поймет настроение только что осужденного революционера, брошенного в живую могилу за дело народного освобождения <…> Идеи христианства, которые с колыбели сознательно и бессознательно прививаются всем нам, и история всех идейных подвижников внушают такому осужденному отрадное сознание, что наступил момент, когда делается проба человеку, испытывается сила его любви и твердости его духа как борца за те идеальные блага, завоевать которые он стремится не для своей преходящей личности, а для народа, для общества, для будущих поколений».[ 577 ]
577
Фигнер В. Запечатленный труд, т. 2. М., 1964, с. 37.
Отрицая официальную церковную мораль как мораль покорности и рабства, народники поэтизировали в образе Христа и его учеников черты действенного подвижничества, готовность принять страдание за идею.
Общеизвестно вошедшее в историю признание на суде народовольца Андрея Желябова: «Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю. Эта сущность учения среди многих моих нравственных побуждений занимает почетное место. Я верю в истинность и справедливость этого вероучения и торжественно признаю, что вера без дела мертва есть, и что всякий истинный христианин должен бороться за правду, за права угнетенных и слабых и, если нужно, то за них пострадать».[ 578 ]
578
См.: Богучарский В. Я. Активное народничество 70-х годов. М., 1912, с. 182.
Поэтизация мученичества за правду
579
Из-за решетки, с. VII.
В трудные годы тюрем, ссылок и полицейских преследований неизмеримо возросла в отношениях между революционерами духовная ценность дружеских и любовных чувств. Это была святая дружба и святая любовь братьев и сестер по идее, по миросозерцанию, совершенно свободная от эгоизма, мелочного самолюбия, повседневной житейской прозы. «Мы чувствовали себя, – вспоминал М. Новорусский, – прочной, единой, неразрывной семьей, узы которой, казалось, становились еще теснее от общей тягости тюремных уз. И в сознании этой солидарности мы почерпали громадные силы для перенесения наших невзгод, которые каждый нес и чувствовал не только за себя, но и за других…».[ 580 ]
580
Новорусский М. В Шлиссельбургской крепости. – Былое, 1906, № 11, с. 152.
В стихотворении «Друзьям» (1875) Морозов писал:
Часто сквозь сумрак темницы,В душной каморке моей,Вижу я смелые лицаВерных свободе людей.………..Все здесь они оживляют,Все согревают они,Быстро в душе пробуждаютВеру в грядущие дни…Обращение к соседу по камере («Н. А. Чарушину» Волховского, 1877), ко всем революционерам, находящимся на свободе («Завещание» Синегуба, 1877), воспоминания о совместной деятельности в народе («Памяти 1873–75 гг.» Морозова), – таков устойчивый круг тем и мотивов в народнической лирике 1875–1879 гг.
Революционному движению семидесятников придавало особый национальный колорит широкое участие в нем русских женщин. Поэтический образ девушки-революционерки был подготовлен русской поэзией и прозой 60-х гг., в частности творчеством Тургенева и Некрасова. Народники и здесь слово превращали в дело. Их интимная лирика изображает любовные отношения, поражающие своим целомудрием; женщина поэтизируется как друг, любящий, преданный лучшим помыслам и идеалам мужчины, очень ревностно относящийся к чистоте этих помыслов и этих идеалов. Суровые обстоятельства жизни русского революционного подполья с их постоянной угрозой разлуки и смерти освобождали чувство любви от разрушительного воздействия повседневности, придавая ему особую красоту и романтическую окрыленность. Классическим образцом любовной лирики поэтов-народников является «Песня гражданки» (1880) Волховского:
Если б мой дорогой, что по злобе людскойУгасает в мертвящей неволе,Мне сказал: «Поскорей приходи и своейОбменяйся со мной вольной долей», –Я сказал б ему: «Я пойду и в тюрьму,И в огонь, если хочешь, и в воду!..Бесконечно любя, хоть сейчас за тебяЯ отдам, не колеблясь, свободу».…………….Но скажи он: «Иди, пред тираном падиСо слезами, с мольбой, в униженьиО пощаде моли и отрадой землиНазови все его преступленья……………….Я сказала б в ответ: «Никогда! Нет, о нет!Лучше холод и ужас могилы!..И отныне ты знай: ждет тебя ад иль рай,Все равно ты мне больше не милый!»