Расцвет реализма

Пруцков Н. И.

После разгрома юношеских революционных кружков перед народниками встал вопрос о консолидации и сбережении сил. Изменился характер работы в народе. «Ряженых» пропагандистов-«крестьян» сменили сельские учителя, врачи, волостные писари. Шел процесс организации нового революционного общества «Земля и воля». На смену ушедшим в тюрьмы и ссылки бойцам требовалось новое пополнение. В этих условиях на первое место была поставлена пропаганда в среде интеллигенции.

Естественно, что с переменой адресата изменился и колорит народнической поэзии. Обращенная к читателю из интеллигенции, она сбросила с себя фольклорные одежды, наполнилась ярко выраженным публицистическим содержанием. Исчезли типичные для первого периода переделки народных былин, сказок и песен, предназначенные для

рабочей и крестьянской среды. Сохранивший популярность песенный жанр стал иным по форме и содержанию.

В «Новой песне» Лаврова нет и намека на фольклорную стилизацию. Лексика песни устремлена к высокому ораторскому стилю. С этой целью используются церковнославянизмы («златые кумиры», «страждущие братья»). На их фоне приобретают одически-торжественный колорит даже элементы просторечия:

Не довольно ли вечного горя?Встанем, братья, повсюду зараз!От Днепра и до Белого моря,И Поволжье, и дальний Кавказ!На воров, на собак — на богатых!Да на злого вампира-царя!Бей, губи их, злодеев проклятых!Засветись, лучшей жизни заря!(67)

Изменяется и тональность народнической песни. Задорная площадная шутка, озорная и бойкая политическая острота уступают место суровой и скорбной инвективе. Революционные призывы сбиваются на крик негодования и мщения. Сгущается атмосфера презрения и ненависти к деспотическому режиму, в котором начинают подозревать единственного виновника неудач «хождения в народ». Интонация реквиема по лучшим, жестоко поруганным силам перебивается призывами к грозной и страшной мести палачам. «Последнее прости» (1876) Мачтета, посвященное «замученному в остроге Чернышеву, борцу за народное дело» и ставшее траурным революционным гимном многих поколений русских борцов за свободу, завершается пророческим предупреждением:

Но знаем, как знал ты, родимый,Что скоро из наших костейПодымется мститель суровый,И будет он нас посильней!..(258)

4

В январе 1878 г. раздался выстрел Веры Засулич в петербургского градоначальника Трепова. Это был первый публичный акт революционной мести за те мучения, которым подвергались в тюрьмах политические заключенные. Прогрессивная общественность Петербурга и всей России проявила искреннее сочувствие героическому поступку девушки-революционерки, суд присяжных оправдал ее. Выстрел Засулич явился первым симптомом наступления нового периода революционного движения, начало которому положил 1879 год.

Поэтическая летопись революционной борьбы народовольцев не случайно очень скудна, отрывочна и немногословна. С 1879 по 1881 г. борьба поглощала все духовные и физические силы революционера. Для лирики этих лет характерна эмоциональная неуравновешенность, резкие переходы от веры и надежды к сомнению и отчаянию. В творчестве даже наиболее убежденных террористов появляются мотивы сердечной усталости. Один из энтузиастов борьбы «по способу Вильгельма Телля» — Н. А. Морозов — пишет в 1880 г. такие стихи:

Там, средь движеньяВечных систем мировых,Нет треволненьяБурь и страданий земных.Здесь же народы,Вечно в цепях и крови,Ищут свободы,Правды, добра и любви…(204)

Образ России у народовольцев становится суммарным, приобретает знакомые еще по лермонтовской лирике черты «страны

рабов, страны господ». Такова, например, Россия у Морозова в стихотворении «На границе» (1881):

Опять насилия и слезы…И как-то чудится во мгле,Что даже ели и березыЗдесь рабски клонятся к земле!..(205)

Все чаще и чаще в поэзии конца 70-х гг. звучат упреки безмолвствующему народу. Его молчание расценивается уже как духовное рабство, невежество и даже тупость. Неизвестный автор в стихотворении «После казни 4 ноября» (1880) пишет:

На мученье бойцов, наших лучших сынов,Смотрят массы, безжизненно тупы… [581]

581

Вольная русская поэзия второй половины XIX в., с. 468.

Эти упреки заглушаются иногда стихами, в которых по-прежнему утверждается «догмат веры» («Пройдет волна народной мести…») или слышится революционный призыв к народу («Встань, проснись же, гигант скованный!..»). [582] Но стихи такого рода риторичны, апелляция к народу здесь декларативна и безжизненна. На смену живому чувству приходит «слово» — формируется устойчивый поэтический штамп, который в 80-е гг. будет подхвачен и искусно обыгран Надсоном.

Лишается характерных для него в прошлом демократических качеств лирический герой народнической поэзии. Народного трибуна, мастера остроумной и живой политической беседы вытесняет нередко романтический изгнанник, отщепенец, презирающий «толпу». В такой романтической тоге выступает, например, герой у народовольца М. Ф. Лаговского в стихотворении «Под сосной» (1879):

582

См.: Никитина А. И. М. Ф. Лаговский — поэт-народоволец. — Рус. лит., 1965, № 3. с. 215.

У сосны дикой и бесплоднойСтоит он бел, высок и прям…Стеклянный взгляд очей холодныхНедвижно поднят к небесам. [583]

Революционное дело «Народной воли» обретает поэтический голос лишь в небольшом цикле стихов, воспевающих террористическую борьбу. Чувство жестокой, бескомпромиссной ненависти к русскому деспотизму и его верным слугам достигает в них апогея («На смерть Судейкина» (1885) Тана (В. Г. Богораза), «У гроба» (1878) А. А. Ольхина, «Завещание» (1877) Синегуба и др.). Духовное превосходство народовольцев над силами деспотизма и реакции восторжествовало затем в стихах шлиссельбургских узников 1880–1900-х гг. Через П. Я. Якубовича, Н. А. Морозова, В. Н. Фигнер осуществилась преемственная связь между поэзией революционного народничества 70-х гг. и пролетарской поэзией конца XIX — начала XX в.

583

Там же, с. 212.

Г. И. Успенский

В Глебе Ивановиче Успенском (1843–1902) ярко и самобытно воплотились характерные черты движения революционно-социалистического народничества. Подвижническое служение словом и делом трудовому народу, «аскетизм» художественной формы, тяга к активному революционеру, поиски путей к торжеству гармонии в человеческой личности и общественном устройстве, идея гражданского долга и стремление поставить личное поведение под контроль убеждений — все это талантливо и неповторимо выразилось в Успенском, в его личности, в его писательской позиции.