Раскаленное эхо. Опасный поворот. Аналитик. Три недели в Париже (сборник)
Шрифт:
Это случилось в сочельник, через шесть дней после того, как Сара и Майлс попрощались на крыльце его дома. Сара уже почти смирилась с тем, что между ними все кончено. Майлс ей не звонил, да она и не ждала его звонков.
Но в тот вечер, приехав от родителей, Сара вышла из машины, взглянула на свое окно и застыла от изумления. Сара зажмурилась, потом осторожно открыла глаза, надеясь в глубине души, что это ей не померещилось.
Но все было правдой.
В ее окне крохотными звездочками горели две свечки.
А дома
* * *
Николас Спаркс живет в городке Нью-Берн, штат Северная Каролина, где и развивается действие «Опасного поворота». Последние несколько лет писатель не дает своим почитателям соскучиться. Его книги выходят одна за другой, а по двум из них сняты кинофильмы – «Письмо в бутылке» (1999) и «Памятная прогулка» (2002). Спаркс много путешествует по всему миру, успешно рекламируя свои романы – на сегодняшний день они переведены более чем на три десятка языков.
Но самым главным событием в и без того насыщенной жизни писателя стало основательное прибавление его семейства – в 2001 году Кэти Спаркс произвела на свет девочек-двойняшек Саванну и Лекси. Теперь у супругов Спаркс пятеро детей.
АНАЛИТИК
Джон Катценбах
С днем рождения, доктор Старкс.
Вы изуродовали мою жизнь.
Посему я вынужден
изуродовать Вашу.
Глава 1
Большую часть своего пятьдесят третьего дня рождения он провел точно так же, как и большинство прочих дней, — выслушивая людей, которые жаловались на своих матерей. Матерей невнимательных, матерей жестоких, сексуально соблазнительных матерей. Мертвых матерей, которые продолжали жить в сознании своих детей. Живых матерей, которых детям хотелось убить. Он выслушал мистера Бишопа, потом мисс Леви, потом несчастного Роджера Циммермана, который делил квартиру в Верхнем Уэст-Сайде с властной, сварливой ипохондричкой, посвятившей себя уничтожению любых посягательств сына на самостоятельность. Каждый из этих людей потратил отведенный ему час на излияние горьких сарказмов в адрес женщины, которая породила его на свет.
И все-таки день рождения самым непосредственным образом напомнил ему о том, что он смертен. Его отец умер вскоре после своего пятидесятитрехлетия, надорвав сердце годами непрерывного курения и стрессов. Факт этот, как он понимал, затаился, коварно и злобно, в его подсознании. И поэтому, пока малоприятный Роджер Циммерман тратил на жалобное нытье минуты, оставшиеся от последнего за этот день сеанса, он без особого внимания прислушивался к тихому жужжанию
Звонок обычно оповещал о появлении пациента. Не изменив позы, он взглянул в ежедневник, лежавший на столике рядом с часами. Никакой записи о встрече в шесть вечера там не было. Часы показывали без двенадцати минут шесть. Роджер Циммерман на кушетке словно оцепенел.
— Я думал, что я на сегодня последний.
Он не ответил.
— Никто еще не приходил после меня, ни разу.
Ответа опять не последовало.
— Мне неприятна мысль, что кто-то приходит после меня, — решительно заявил Циммерман. — Я хочу быть последним.
— Постарайтесь завтра прийти сюда с этой мыслью, — сказал он. — С нее мы и начнем. Боюсь, на сегодня ваше время истекло.
Циммерман остался лежать.
— Завтра? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но завтра последний день перед вашим дурацким августовским отпуском, одним и тем же каждый год. Так чего ради я завтра буду лезть из кожи вон?
Он промолчал. Циммерман громко фыркнул и рывком сбросил ноги с кушетки.
— Не нравится мне, когда что-то меняется, — резко сообщил он. — Совсем не нравится.
Вставая, он бросил на доктора быстрый, острый взгляд.
— Все и всегда должно происходить одинаково. Я вхожу, ложусь, начинаю рассказывать. Последний пациент каждого дня. Так оно должно быть. — Циммерман развернулся, решительно пересек кабинет и, не оглянувшись на доктора, вышел.
Он просидел в кресле еще с минуту, прислушиваясь к стихающим звукам сердитой поступи пациента. Потом встал и направился ко второй двери кабинета, выходившей в его скромную приемную. Редкостная планировка комнаты, служившей ему кабинетом, была, пожалуй, единственной причиной, по которой он после окончания ординатуры снял эту квартиру, — как и причиной того, что он провел в ней больше четверти века.
В кабинете было три двери: одна вела в приемную, вторая выходила прямо в коридор многоквартирного дома, а через третью можно было попасть на кухню, в жилые комнаты и в спальню. Кабинет был своего рода личным островом с выходами в другие миры. Он нередко думал о своем кабинете как о преисподней, о мостике между реальностями. Ему это нравилось.
Он открыл дверь в приемную, огляделся. Приемная была пуста.
Это привело его в замешательство. «Хэлло?» — произнес он, хотя здесь явно никого не было. Он поправил на носу очки в тонкой металлической оправе. «Занятно», — сказал он. И только тут заметил на кресле конверт.
Подойдя к креслу, он взял конверт. На лицевой стороне было напечатано его имя. Он поколебался, пытаясь понять, кто из пациентов мог оставить ему послание. Затем надорвал конверт и извлек два густо заполненных печатными строчками листка. Он прочитал только первые две строчки:
Поздравляю с пятидесятитрехлетием, доктор. Добро пожаловать в первый день Вашей смерти.
Он прерывисто вздохнул. От спертого воздуха закружилась голова, и он прислонился к стене, чтобы устоять на ногах.