Раскол света

Ульмейкин Даниил

– Да. – подтвердил Волослав. После чего, запрыгнул на невысокую стремянку, которую принёс заранее. – Ты распаковываешь, я вешаю.

Кирилл хотел было спросить на что Волослав собрался вешать картины, как вдруг, присмотрелся к стене и увидел аккуратные крючки. Видимо дотошный Платон прикрутил их заранее.

– А кто реставрировал?

– Один знакомый колдун. Он весьма уважаем в мире искусства. Открыл четыре музея, реставрационный центр и с десяток школ искусств.

Кирилл сорвал упаковку и увидел портрет зрелого крестьянина, чем-то отдалённо

похожего на Тихона. Крестьянин был изображён на фоне деревянной стены. Он сидел на лавочке и плёл корзину. Его одеждой была мешковина. Хоть мужик был зрел, можно даже сказать стар, даже через картину передавалась его подтянутость и энергичность. Взгляд был хитрый, а лицо круглым.

– Это... – хотел было спросить Кирилл.

– Да, это Платон, ты должен помнить его из своих снов. Мой первый приёмный отец. В честь него я назвал маленького домовёнка.

Голос наставника наполнился теплотой.

– Он похож на...

– Да, он отец Тихона. – перебил Волослав. Ему словно хотелось поделиться этим самому, будто Кирилл не видел своих снов.

– Он сам позировал?

– Нет, мы с Платоном написали портрет по памяти. – сказал Волослав, бережно взял портрет и повесил на крючок. – Так ровно?

– Ровно. – ответил Кирилл, немного попятившись назад, чтобы оценить ровность.

– Давай следующую.

Кирилл распаковал следующую. На ней он узнал мать Волослава, но промолчал. Он решил, что даже Волославу иногда хочется выговориться. На картине Палея была старше, чем он видел её во снах.

– Это моя мать. Вот она позировала. Конечно, она не хотела, но Платон смог её убедить.

Мать Волослава была изображена на фоне темноты. Её будто освещала свеча. В руках у неё была пряжа. Она грустно улыбалась с картины. На следующей картине был маленький Платон.

– Как-то я купил зеркало и тогда ещё маленький Платоша написал автопортрет. Он год его ваял или даже два. – засомневался Волослав.

Кирилл вопросительно посмотрел на Волослава.

– Мы были самоучки. Куда нам до мастеров. Могли запороть картину и переписывать заново. Краски были не те, что сейчас. Сами их замешивали. Платон очень долго учился рисовать волосы, за то сейчас навояет такой портрет минут за тридцать и в десять раз точнее и достоверней. Ни одного блика не упустит. Давай следующий.

– Тут связка.

– Нет, связку оставь это богатыри, их повесим внизу в вестибюле. Бери те, что сбоку.

Кирилл распаковал следующую картину. На ней был Кощей. Картина отличалась своей эпичностью. Она была словно постером к фэнтезийному блокбастеру. Кощей стоял во весь рост. Одет был в чёрный плащ. Который развевался словно находился под водой. Края плаща и швы рукавов (если это были рукава) были будто надорваны. Мертвенно белая кожа обтягивала лысый череп. Нос был, но такой высохший, что лучше бы его не было. Худые костяные белые руки словно складывали руны. На фоне мага во тьме различались тучи. Где-то в далеке была тщательно прорисована пурпурная молния. Глаза Кощея больше смахивали на пустоту, чем на человеческий зрачок.

–

Таким я запомнил его незадолго до того, как он обезумел. – пояснил Волослав.

Портрет Даала он повесил молча. Кириллу показалось, что наставнику больно смотреть на такого Кощея.

Следующий был портрет рыжеволосой женщины. Она была одета в длинное шёлковое платье. Взгляд был игривый, будто зазывающий пойти за ней. В руках у неё была белая лента. Эта лента Кириллу показалась знакомой, но он никак не мог вспомнить, где её видел.

– А это кто? – спросил школьник.

– Это Мирослава. – пояснил Волослав.

– Кто она?

– Упырица.

– Вампир?

– Да, сейчас они зовут себя вампирами. Это раньше в более кровавые времена они носили прозвище – упыри. Сейчас они, и вовсе, считают термин «упырь» унизительным. Ещё сотня лет, и они вовсе припишут себя к долгожителям. – рассуждал Волослав, пока Кирилл распаковывал следующую картину.

Кирилл уже понял, что на этом этаже Волослав вешает портреты дорогих ему людей и хотел было спросить почему Мирослава к таковым относится. Однако замер увидев человека на следующей картине.

– Папа. – уверенно сказал подросток.

– Нет, но он твой предок. Это Иван – молодой князь. В народе Иван-Царевич. Так он выглядел в нашу последнюю встречу.

На портрете был изображён анфас юноши лет двадцати двух. Он был белокурый и голубоглазый.

– Нет! – твёрдо сказал подросток, не веря самому себе. – Шрам на подбородке, это шрам отца.

Волослав отодвинул стремянку, отобрал у подростка картину и взглянул на портрет. После чего, раздражённо выругался.

Спустя девять месяцев после описанных событий...

Наконец, Платон уложил детей спать. Несколько часов два маленьких бандита его трепали. Уложить двоих младенцев, гораздо сложней, чем одного. Дело в том, что если один закапризничает, то обязательно не даст уснуть другому. Но Платон тоже был не промах. Он укачал детей в разных комнатах, а затем перенёс в детскую.

Уложив детей, он снова погрузился в раздумья. «А могло ли быть по-другому?» – размышлял домовой.

Вдруг домовой осёкся. Он подошёл к окну и увидел, как в поместье, по опавшим листьям шагает человек. Листьев в лесу было много. А убирать их на территории поместья было некому. Ноги человека тонули в листве по щиколотку. На улице светил лишь один фонарь на крыльце мрачного поместья. Платон терпеливо дождался, пока фигура приблизится к свету фонаря. Свет ещё не достиг лица пришельца, но Платон уже рассмотрел, что у человека нет левой руки.

Тихон подошёл к дверям поместья, но они не открылись. Платон размышлял пустить ли богатыря.

– Однажды, ты сказал, что это место всегда будет моим домом. – сказал Тихон.

Дверь не открылась.

– Хотя бы скажи, за что ты отослал меня? Что я сделал? В чём я виноват? – крикнул богатырь поместью. Его голос эхом прошёлся по лесу.

Двери приоткрылась...