Раскрашенная птица
Шрифт:
Церковь затаила дыхание.
Я справился с дрожью в коленках и взошел по ступеням к алтарю. Требник, божественная книга, содержащая собранные праведниками для вящей славы Бога святые слова, книга, которую люди изучали многие сотни лет, лежала на тяжелом деревянном блюде с ножками, увенчанными бронзовыми шариками. Еще до того, как я взялся за края блюда, я понял, что у меня не хватит сил перенести его на другую сторону алтаря. Сама по себе книга была слишком тяжела, даже без подноса.
Но отступать было поздно. Я стоял у подножия алтаря, высокие язычки пламени на свечах заплясали у меня в глазах. Их неверное трепетание оживило скорченное от мук, распятое на кресте тело Иисуса. Я рассмотрел Его лицо и увидел, что Его
За своей спиной я услышал раздраженное шипение. Я подложил вспотевшие ладони под холодные края блюда, глубоко вздохнул и, собрав все силы, поднял его. Я осторожно попятился, нащупывая края ступеньки ногой. Неожиданно требник потяжелел и подтолкнул меня назад. Потолок церкви закружился перед моими глазами, блюдо с требником покатилось вниз по ступеням. Я покачнулся и не удержался на ногах. Моя голова и плечи коснулись пола почти одновременно. Открыв глаза, я увидел над собою раскрасневшиеся рассерженные лица.
Грубые руки оторвали меня от пола и толкнули к дверям. Толпа вышла из оцепенения. С галереи мужской голос крикнул: «Цыганский оборотень!». Несколько голосов подхватили эти слова. Руки жестоко хватали меня, разрывали тело. На улице я хотел заплакать и взмолиться о пощаде, но из горла не вышло ни одного звука. Я попробовал еще раз. Голоса во мне не было.
Прохладный воздух освежил меня. Крестьяне волокли меня к большой выгребной яме. Ее выкопали несколько лет назад возле маленькой деревянной уборной, украшенной маленькими, вырезанными в форме креста окошками. Священник особенно гордился этой единственной на всю округу уборной. Крестьяне обычно справляли естественные надобности в поле и пользовались ею, лишь когда приходили в церковь. По другую сторону церкви выкопали новую яму, потому что первая была уже переполнена и ветер часто заносил в церковь дурной запах.
Когда я понял куда меня несут, я снова попытался закричать. Но у меня ничего не вышло. Как только я начинал вырываться, меня хватали еще крепче. Вонь из ямы усиливалась. Мы подошли уже совсем близко. Я еще раз попытался высвободиться, но люди цепко держали меня и продолжали обсуждать случившееся. Они не сомневались, что я упырь и что остановка в святой службе может принести деревне беду.
Крестьяне остановились у края ямы. Коричневая сморщенная пленка на ее поверхности издавала зловоние и напоминала пенку в миске гречневого супа. В этой пленке копошились миллионы беленьких, величиной с ноготь, червячков. Над ними, монотонно гудя, роились мухи. Их красивые фиолетовые и голубые тельца сверкали на солнце. Они сцеплялись в воздухе, на миг падали в яму и снова взмывали вверх.
Меня замутило. Крестьяне раскачивали меня за ноги и за руки. Перед моими глазами проплыли бледные облачка в голубом небе. Меня зашвырнули в самую середину ямы, и коричневая жижа поглотила меня.
Дневной свет померк и я начал задыхаться. Инстинктивно замахав руками и ногами, я завертелся в густой массе. Коснувшись дна ямы, я изо всех сил оттолкнулся от него ногой. Вязкая волна подняла меня над поверхностью. Я успел глотнуть воздуха, и снова ушел на дно, и снова вытолкнул себя на поверхность. Яма была около трех метров в ширину. В последний раз я вынырнул возле края ямы. В тот момент, когда волна по инерции снова потащила меня на дно, я ухватился за длинные стебли камышей, которыми поросли края ямы. Вырвавшись из засасывающей утробы, я выкарабкался на берег, с трудом открывая залепленные мерзкой жижей глаза.
Я выбрался из трясины и тут же судорожно вырвал. Меня рвало так долго и сильно, что я ослабел и в изнеможении скатился в колючие, жгучие заросли чертополоха, папоротника и плюща.
Услышал отдаленные звуки органа и пение, я понял, что после службы люди выйдут из церкви и снова бросят меня в яму, если найдут живым в кустах. Нужно было спасаться, и я ринулся
Я добежал до деревьев и в их тени стал кататься по прохладному мокрому мху, обтираясь холодными листьямии и соскребая кусками коры остатки нечистот. Я втирал песок в волосы, снова катался в траве, и снова меня стошнило.
Неожиданно я понял, что что-то неладно с моим голосом. Я попробовал крикнуть, но язык беспомощно болтался во рту. Я лишился голоса. Ужаснувшись, я покрылся холодным потом; отказываясь верить, что такое возможно, я убеждал себя, что голос вернется. Подождав немного, я снова попробовал крикнуть. Безрезультатно. Тишину леса нарушало только жужжание круживших вокруг меня мух.
Я сел. Я хорошо помнил, что последний раз вскрикнул когда на меня упал требник. Был ли это последний крик в моей жизни? Может, мой голос улетел с этим криком? Куда же он мог подеваться? Я представил, как мой голос в одиночестве взлетает под сводчатые стропила церковной крыши. Я видел, как он ударялся о холодные стены, святые картины, о толстые, цветные стекла окон, сквозь которые с трудом проникают солнечные лучи.
Я смотрел, как он бесцельно бродит по темным проходам, как порхает от алтаря к кафедре, от кафедры на галерею, с галереи снова к алтарю, несомый мощными звуками органа и волнами голосов поющих людей.
Перед моими глазами промелькнули все немые, которых я прежде видел. Я встречал их не так уж много, но немота делала их очень похожими. Судорожно дергаясь, их губы принимали очертания непроизнесенных звуков, а нелепыми гримасами они пытались заменить отсутствующий голос. Окружающие всегда смотрели на немых с недоверием. Они были чужаками – тряслись, гримасничали, по их подбородкам текла слюна.
Я не мог лишиться голоса просто так. Какая-то высшая, еще неизвестная мне сила управляла моей судьбой. Теперь я сомневался, что это Бог или Его ангелы. С моим запасом молитв меня ожидало вечное блаженство, значит у Бога не было резона так жестоко покарать меня. Видимо, я разгневал силы, в сети к которым попадают те, кого по какой-либо причине отвергает Бог.
Я уходил все дальше от церкви, углубляясь в густеющий лес. Из черной, не знавшей солнца земли торчали пни давно срубленных деревьев. Эти калеки не могли прикрыть свои изуродованные тела. Всеми покинутые и забытые, они стояли в одиночестве. У них не хватало сил, чтобы дотянуться до света и свежего воздуха. Ничто уже не могло их изменить. Жизненные соки никогда не поднимутся по ним в ствол и крону. Незрячими глазами огромных отверстий у оснований пни смотрели на своих живых раскачивающихся сородичей. Их никогда не сломает и не вывернет из земли ветер; разбитые жертвы сырости и тлена, они медленно сгниют на дне леса.
12
Когда поджидавшие меня в засаде деревенские ребята в конце концов поймали меня, я ожидал, что они сделают со мной что-нибудь ужасное, но меня отвели к старосте деревни. Он убедился, что я умею креститься и на теле у меня нет язв и болячек. После того, как несколько крестьян отказались приютить меня, он отдал меня Макару.
Макар жил на хуторе возле деревни вместе с дочерью и сыном. Его жена похоже умерла уже давно. Его самого плохо знали в деревне. Он поселился здесь всего несколько лет назад и с ним обращались как с чужаком. Поговаривали, что он избегает людей, потому что грешит с парнем и девушкой, которых выдает за своих детей. Макар был крепким, невысокого роста мужчиной. Он подозревал, что я только притворяюсь немым, чтобы не выдать себя цыганским выговором. Иногда, ночью, он забирался на низкий чердак, где я спал и пробовал напугать меня, чтобы я вскрикнул. Я просыпался дрожа и беззвучно разевая рот, как голодный птенец. Он внимательно рассматривал меня, но, похоже, сомневался. Постепенно он прекратил эти проверки.