Расмус, Понтус и Растяпа
Шрифт:
Кружились карусели, и свет их лампочек переплетался в фантастическом танце. На всех ларьках горели таинственные красные огоньки и манили к себе так, что удержаться было невозможно. За прилавками стояли прекрасные загадочные женщины, приглашая попытать счастья в лотерее. Кругом было столько всего! Можно было пострелять из лука или из ружья по мишеням, или прицелиться в нарисованные на шариках разноцветные физиономии. Повсюду шумел и галдел народ, и это тоже было здорово. Все толкались, смеялись, покупали лотерейные билеты, и этот гам всё время стоял в ушах, а с каруселей неслась
В стороне от сияющего весельем Вшивого рынка тихо стояли в весенних сумерках скромные, опустевшие домики. Только старики, уже забывшие, как прекрасны парки с аттракционами, сидели на крылечках, слушали доносившуюся с рынка музыку, пили кофе и вдыхали аромат сирени. И были по-своему счастливы несмотря на то, что не попали на карусели и не увидели шпагоглотателя Альфредо.
Но Расмусу и Понтусу было по одиннадцать лет, и они хотели получить от жизни всё возможное, поэтому сновали как белки в праздничной толпе, решив во что бы то ни стало потратить с толком свои три кроны. Впрочем, большую часть они уже потратили. Три кроны быстро кончаются, если сначала покататься на карусели, а потом пару раз попытать счастья. Но главное событие вечера – шпагоглотатель Альфредо – было ещё впереди.
– Не толпиться! Не толпиться! Все успеют! Новое представление начнётся через несколько минут!
У шатра шпагоглотателя стояла толстая тетенька в красном шёлковом платье и кричала во всё горло:
– Не толкайтесь! – хотя толкаться было особенно некому. Но тут на маленькой арене показался сам Альфредо, и народ сразу начал собираться вокруг шатра. Все вытягивали шеи и таращились на шпагоглотателя, который, как только что рассказала толстая тётенька, покорил своими выступлениями все европейские столицы.
Шпагоглотатель был крепкий мужчина. Он стоял расставив ноги и выпятив грудь, и, казалось, за всю жизнь не ел ничего менее железосодержащего, чем шпаги. Чёрные усы и буйная кудрявая шевелюра придавали ему иноземный и загадочный вид. Раскрасневшуюся физиономию он поворачивал к публике так дружелюбно и благодушно, словно сам не понимал, как это после всех европейских столиц его вдруг занесло представлять свою выдающуюся глотку сюда, в Вестанвик.
– Интересно, а если шпага попадёт ему не в то горло? – сказал Расмус. – Посмотреть бы, как он тогда выкрутится.
И как раз тут Понтус с изумлением обнаружил, что во всей кассе у них осталось всего пятьдесят эре, то есть ровно половина тех денег, которые нужны, чтобы попасть на представление Альфредо.
Понтус повертел пятидесятиэровик на ладони, посмотрел на него недоумённо и почесал в затылке:
– Ну надо же… У нас ведь только что была целая крона!
– У нас только что было три кроны, – философски заметил Расмус. – Но тут и глазом не успеешь моргнуть, как потратишь всё подчистую.
– И как мы теперь попадём на Альфредо? – с беспокойством спросил Понтус.
Расмус
– А может, я пойду на представление, а потом в точности изображу тебе, что он делал?
Но Понтусу такое предложение не очень понравилось:
– Пойдём поговорим с ним. Вдруг он окажется хороший и пустит нас обоих за пятьдесят эре?
– Пошли попробуем, – согласился Расмус.
Они пробрались к арене, где стоял Альфредо.
– Господин Альфредо… – начал Расмус.
Но полная женщина все кричала, так что Альфредо ничего не слышал. Тогда Понтус набрался смелости, почтительно поманил Альфредо пальцем, наклонил голову и игриво сказал:
– Дядя, а можно мы пройдём за полцены? Мы обещаем тогда смотреть представление только одним глазом!
Понтус вычитал это в какой-то книжке, и ему казалось, что фраза как нельзя лучше подходит для этого случая. За свои одиннадцать лет он успел заметить, что такие глупые шутки пользуются у взрослых большим успехом. Но у Альфредо, похоже, чувства юмора не было. Он посмотрел на Понтуса свысока и ничего не ответил.
– Может, он не понимает по-шведски, – шепнул Расмус.
Но шпагоглотатель проворчал:
– Дядя замечательно понимать по-шведски. И понимать, что вы есть тфа негодяй.
Понтусу стало стыдно. Он обычно верил всему, что говорят, и, если ему говорили, что он негодяй, его тут же начинала мучить совесть. Но у Расмуса вера в себя была безгранична, и он совершенно не чувствовал себя негодяем, даже если его именовали таковым дважды в день – сначала учитель математики, а теперь вот шпагоглотатель. Хотя шпагоглотатель ужасно говорил по-шведски, смысл сказанного не оставлял сомнений, и Расмус был с ним совершенно не согласен.
– Дас ист неправда, мы вовсе не негодяи, – решительно ответил он.
– Йа-йа, – сказал шпагоглотатель и энергично закивал: – Тфа маленький негодяй, который хотеть попасть на предстафление за половина цена.
– Не обязательно быть негодяем, если у тебя нет денег, – сказал Расмус. – У нас всего пятьдесят эре.
Альфредо снова закивал:
– Тфа маленький негодяй без денег, йа-йа!
В тоне Альфредо, кажется, прозвучало сочувствие по поводу их бедности, и это растрогало Расмуса:
– А что, трудно научиться глотать шпаги? – заискивающе спросил он. – Вы долго учились?
Альфредо несколько секунд молча смотрел на него, потом усы его начали подрагивать, и он разразился дробным смехом:
– Та-а, надо начинать учиться, когда есть ещё маленький, и надо начинать с булавка, это есть так. А ты как думать?
Видимо, свои шутки Альфредо понимал лучше, чем чужие, потому что смеялся он долго. Понтус с Расмусом тоже с готовностью посмеялись. Они были готовы хохотать сколько угодно, чтобы задобрить Альфредо. Им было не привыкать: в школе частенько приходилось смеяться над учительскими шутками, потерявшими новизну всего каких-нибудь сто лет назад.