Расписной (Адрес командировки - тюрьма)
Шрифт:
Вольф сделал родителям сюрприз и приехал без предупреждения. Бурная радость встречи сменилась ужасом, когда Генрих и Лизхен увидели татуировки.
– Это они тебя изуродовали! – не спросил, а констатировал отец, вложив большую, чем обычно, ненависть в слово «они».
– Кто?! Кто это сделал?! – убивалась мать. – Зачем? У Володеньки была такая гладкая кожа…
Она зарыдала. Лицо Генриха застыло, каменно напряглись желваки.
– Успокойся, мам, – Володя обнял мягкие вздрагивающие плечи. – Так было надо по работе. Это все можно свести. Успокойся.
– Правда? От этой гадости
– Ничего. Почти ничего. Да. Почти.
– А по какой работе? – Она вытерла покрасневшие глаза. – Ты ведь все это время служил в армии?
– Гм… Не совсем. Последнее время пришлось работать в милиции. Сейчас я перевелся сюда.
– Так ты милиционер?! – оторопела Лизхен. Генрих криво усмехнулся и многозначительно покачал головой.
– Но почему ты ничего не писал, не рассказывал?
– Не мог. Не имел права.
Строгие казенные обороты привычны для граждан советской России. Мать успокоилась окончательно.
– А жена? Когда она приедет?
– Мы развелись.
Генрих хмыкнул. Но Лизхен не обратила на это внимания.
– В жизни всякое бывает, обойдётся. Главное, что можно убрать этот ужас. Слава богу! Я прямо испугалась, как тебя увидела. Ой, заболталась… Помойся, отдохни, я сейчас быстро накрою на стол…
Мать уже не готовила немецкие блюда, отец перестал быть трезвенником и даже перешагнул черту умеренного потребления. Он опрокидывал большие стопки одну за другой, почти не притрагиваясь к отварной молодой картошке, свежим котлетам и зелени. Вольф, наоборот, пил мало, но с жадностью налегал на забытую домашнюю еду. Лизхен, подперев пухлым кулачком подбородок, наблюдала с тем умиленным выражением лица, которое было бы у любой матери в подобной ситуации.
– Ты стал таким большим, совсем взрослым… Конечно, жаль, что с женой расстались… Я все хочу внуков понянчить… Может, успею еще… У тебя на примете-то никого нет?
– Почему, есть, – кивнул Владимир. Он не любил говорить с набитым ртом, но сейчас не стал соблюдать это правило. – Только она старше меня…
– Подумаешь! – мать махнула рукой. – И я старше Генриха на два года. Даже на два с половиной! А у вас какая разница?
– Тринадцать лет.
– Тринадцать?!
– И она замужем.
– Вот те на! А кто муж-то?
– Генерал.
Генрих снова хмыкнул:
– От генерала небось не уйдет! – и опрокинул очередную стопку.
– Уйдет. Как только осмотрюсь здесь, позвоню, и она приедет. Примете невестку?
Мать разулыбалась:
– Конечно! Не разместимся разве в таких хоромах? Заселяйтесь в твою комнату и живите! Места хватит.
«Хватит ли?» – подумал Вольф. Если всю жизнь прожить в коммуналке, то изолированная двухкомнатка действительно покажется дворцом. Но Софья привыкла к просторным командирским квартирам. Вряд ли ей понравится тесниться вчетвером на тридцати двух метрах. А ночью? Она так кричит и стонет, что перепугает родителей. Нет, надо будет снимать жилье. Но где взять деньги? Да и вообще… Вот так бросить Москву, привычный образ жизни, обеспеченный быт генеральской жены и очертя голову приехать в какой-то Тиходонск?.. Сейчас это казалось совершенно невероятным!
– О
– Да так… О жизни. Как она сложится…
Владимир отправил в рот последний кусок и сыто отвалился на спинку стула.
– Ой, я сейчас чай принесу! – мать убежала на кухню.
– Значит, Вольдемар, ты прибыл разрабатывать наших ментов? – Генрих испытующе смотрел на сына в упор. – Что же они сотворили, если прислали сотрудника аж из Москвы?
– Ты хорошо освоил служебный лексикон, отец. Только я не затем приехал. Меня выгнали из Конторы. И теперь я действительно лейтенант милиции.
Отец понимающе кивнул:
– Значит, не можешь сказать. Ладно. Дело такое…
Генрих опрокинул еще одну стопку.
– Ты стал много пить.
– Да. Раньше не пил совсем, и все окружающие считали меня идиотом. Помнишь, даже избить хотели, ты тогда заступился с этим своим лысым другом… А теперь пью, и меня считают нормальным. Хотя это тогда я был нормальным, а не сейчас. Просто мир вокруг нас ненормален. Он всегда так и говорил.
–Кто?
– Иоганн… Он хотел переделать мир в нормальный. А я засадил его за решетку. Это очень большой грех. Очень. Он снится мне по ночам. Мертвый. Подходит ко мне и наставляет палец. Мертвый, представляешь? Наверное, его уже нет в живых…
Владимир покачал головой:
– Жив, жив. Не могу сказать, что совсем здоров, но его уже выписали из больнички. Устроился неплохо, ходит в авторитетах…
У отца отвисла челюсть.
– Ты… Ты…
– Да. Я его видел.
– Там?!
– Да, там. Где же еще?
На лице Генриха проступило выражение озарения.
– Это из-за него тебя так разукрасили?
– Точно.
– И что они от него хотели?
Владимир замялся:
– Этого я сказать не могу.
Генрих вздохнул:
– Значит, ты тоже причинял ему вред. Это рок нашей семьи! Из-за нас должен страдать бедный Иоганн!
– Не такой уж он бедный, – буркнул Владимир. В словах отца был резон. Из-за него Иоганн сел в тюрьму, из-за него получил заточку в бок.
За столом наступила напряженная тишина.
– Почему вы такие грустные? – спросила Лизхен, занося чайник.
Волка оформлял на службу лично начальник отдела кадров Тиходонского УВД подполковник Уварин.
– У нас это первый случай. – Дородный сорокапятилетний мужчина с пшеничными усами перелистывал личное дело Вольфа с такой осторожностью, будто отдельные листы могли быть смазаны контактным ядом отсроченного действия. На лице ясно читалось выражение недовольства. – Да и вообще я никогда не слышал про переводы из КГБ…
– Ни одного случая за последние двадцать лет, – тихо дал справку капитан-инспектор, почтительно стоящий по левую руку от начальника.
– Вот-вот, – вздохнул подполковник. – Да еще эта чехарда с фамилиями… То Вольф, то Волков, что все это значит?
– Там есть обоснование, – смиренно пояснил Владимир. – Я служил в режимной части, немцев в нее не брали, а я подходил по всем статьям… Вот и сделали временно Волковым. А потом эта фамилия попала в наградные листы, так и остался на ней. В деле есть меморандум.