Распря с веком. В два голоса
Шрифт:
Елена Александровна умело вводила нас в академическую среду американской интеллигенции, но предусмотреть, где именно мы наткнемся на подводные камни, было, конечно, не в ее силах.
В тот первый приезд в Вашингтон мы были приглашены на обед к Абраму Брумбергу, сотруднику Информационного агентства США. Предполагалось, что у него дома (в неформальной обстановке, что особенно ценится в Америке) Аркадий сможет ближе познакомиться с крупными американскими журналистами. И тут мы хорошо измерили пропасть между нами, прибывшими из медвежьей страны, и западными интеллектуалами.
Аркадий отправлялся на эту встречу хотя и с серьезными намерениями, но без больших
В этом журналистско-издательском мире нам не годилось совать нос в чужие дела и расставлять свои оценки.
Но надо было вгрызаться в новую жизнь, приходилось поддерживать деловые отношения с самыми разными людьми. Примерно год спустя Брумберг заказал Аркадию статью для своего журнала. И опять что-то повернулось не так. Память, к сожалению, не удержала названия ни статьи, ни журнала. Однако сохранился черновик письма Аркадия, в котором он отказывался работать с Брумбергом: его редакторские манеры слишком напоминали советские. Письмо заканчивалось припиской: «С приятным воспоминанием о приеме-засаде, который Вы устроили в своем доме людям, только что пережившим разрыв со своей родиной».
Через 25 лет в России об этом приеме мне напомнил москвич С. И. Григорянц [268] , которого в тот день в Вашингтоне и в помине не было.
Оказывается, Брумберг, встречаясь с московскими писателями, хихикая рассказывал о том, «как мы провалили Белинкова». Для него это было только забавной историей. У нас ломалась жизнь.
Все же американские специалисты, особенно из тех, кто ездил в СССР по обмену, обращались к Белинкову то за советом, то за адресочком. Творческих секретов Аркадий не признавал и очень дорожил поддержанием связей между старыми друзьями и новыми знакомыми. Он старался посылать в Россию книги, теплые вещи. В редких случаях у нас брали письма. В этой скрытой от посторонних глаз деятельности Аркадий, как и в случае с журналом «Тайм», часто играл роль невидимки. На приеме в Университете штата Индиана к нам подсел тогда еще никому не известный профессор Карл Проффер. Он был очень мил и внимателен. Аркадий — доверчив. Проффер, готовившийся вместе с женой к поездке в Москву, получил от Аркадия адреса хранителей московских архивов, в частности Елены Сергеевны Булгаковой. Вскоре было создано крупное издательство Ardis, успех которого начался с публикаций материалов из архива Булгакова.
268
Сергей Иванович Григорянц — борец за права писателей, организатор нескольких конференций международного значения на тему «Писатель и КГБ»
Долгие разговоры
Один нью-йоркский журналист часто ездил в СССР. Он печатался в «Литературной газете», одновременно ухитряясь встречаться с оппозиционно настроенными писателями и диссидентами. В частности, он стал своим человеком в доме Литвиновых. Однажды он заехал к нам в Нью-Хейвен перед очередной поездкой в Москву. Мы быстро собрали посылочку. Пока я ее заворачивала, гость и хозяин успели поспорить на тему об ответственности западной и советской интеллигенции перед человечеством. Что бы им поговорить о погоде!
Мне в тот день надо было попасть на радиостанцию «Свобода», и я отправилась в Нью-Йорк вместе с нашим гостем — сначала поездом, а последний отрезок пути — на сабвее. В сложной сети маршрутов нью-йоркского метро я еще плохо разбиралась и надеялась, что мой спутник меня в крайнем случае выручит. Начатый у нас дома разговор продолжился. Я записала его по памяти в тот же день. Запись сохранилась.
«Я (передавая посылку): Письма Вам никакого не даем, чтобы не испортить Ваши отношения с советской властью.
Он (щеголяя знанием русского языка): Добре.
Я: Пустяки писать нет смысла, а то, что Вы не захотите передать другое письмо, можно было догадаться по Вашим статьям.
Он: Добре.
Я: Вот свитер Павлу, сумка Флоре, часы Тане.
Он: Очень хорошо.
Объявляются остановки: „19-я стрит“, „5-я авеню“.
Он (пытаясь шутить): Теперь мы по крайней мере будем знать разницу между авеню и стритами.
Я: Да, в этом разобраться легче, чем в настроениях американской интеллигенции.
Он: Что Вы имеете в виду?
Я: Любовь к некоторым институтам, с которыми борются Синявский, Солженицын, Павел Литвинов.
Он: А именно?
Я: Социализму, коммунизму, тоталитаризму, диктатуре.
Он: Ну, где Вы таких нашли? Кого Вы имеете в виду?
Я: Вас!
Он: Зачем же так, Вы меня не знаете…
Я: Знаю по Вашим статьям в „Литгазете“.
Он: А что… Я писал то, что думаю. Тане [Литвиновой] понравилось. Я писал, что здешние студенты анархичны и отклоняются от истинного марксизма. Если Вы это имеете в виду, то я за марксизм.
Я: Но ведь это смешно. Марксизм, который дает такие результаты, давно изжил себя.
Он: В том, что марксизм исказили, Маркс не виноват.
Я: Неужели результаты марксизма Вас ничему не научили?
Он: Нельзя же так чернить. О марксизме здесь спорят очень серьезные люди.
Я: Здесь спорят аргументами, а там кровью, нервами, жизнью.
Объявляется остановка „42-я стрит!“
Он: Ваша остановка.
Я: Счастливой поездки».
Пусть известный журналист, бывший завсегдатаем в Москве и Переделкине, останется неназванным. Отсутствие подлинного имени выведет этот эпизод из частного случая в общую тенденцию.