Распущенные знамёна
Шрифт:
Меня поддержала в своём выступлении Маша. Спиридонова резко раскритиковала правых за поддержку коалиционного Временного правительства в условиях, когда буржуазия не в силах справиться с проблемами современности, а социалистическая партия ещё не может взять власть. «После победы Февральской революции не прошло и полгода, а в России уже второе Временное правительство роняет власть в грязь, — говорила Маша. — Терпеть этот позор нет ни сил, ни смысла. В союзе с большевиками партия социалистов-революционеров способна взять на себя ответственность за судьбы России и создать левое правительство!»
Пятый
ОЛЬГА
Из-за возникших неурядиц эсеры не уложились в пять отведённых на проведение съезда дней, потому решили прихватить половину дня шестого. Мишка с утра был настолько взвинчен, что я побоялась его хоть как-то трогать. Молчали за завтраком, и в машине тоже молчали. В фойе театра Мишка кивнул и умчался в зал, а я пошла на галёрку.
Кульминацией съезда стали выборы руководящих органов партии. Вопрос: кому отдадут бразды правления делегаты, волновал даже меня, хотя я волновалась, конечно, не за партию — за Мишку. Когда огласили итоги голосования, я облегчённо вздохнула: Мишка и компания набрали больше половины голосов, левый переворот в партии эсеров стал свершившимся фактом. После непродолжительного перерыва с заключительным словом к съезду обратилась новый лидер партии Маша Спиридонова.
МИХАИЛ
Да, мы победили, но с перевесом всего лишь в несколько голосов — меньше двух десятков. Теперь предстояло победу удержать, а впоследствии и закрепить. Тяжесть ответственности подавила веселье, и мы ограничились лёгкими поздравлениями. Не отягощённая ничем таким Ольга выглядела гораздо веселее нас. С улыбкой на лице и восхищением в глазах — не поддельным ли? — чмокнула меня в щеку, стрельнула с намёком в сторону Маши глазами и умчалась в Александринку, где в это время уже начал работу большевистский съезд. А нам хотелось хотя бы на несколько часов отрешиться от политики. Наскоро попрощавшись с Александровичем, Маша попросила меня отвезти её домой. Всю дорогу молчала, на меня не глядела, о чём-то думала. Потом не выпустила из своей мою руку, когда прощались у Комендантского дома. Так за руку и ввела меня в квартиру. Конец дня и ночь мы провели вместе, а утром я сделал Маше предложение…
Окрылённый Машиным «да», я покидал Петропавловскую крепость в приподнятом настроении. Сразу за Иоанновским мостом машину поджидала одинокая женская фигура. Нина не требовала остановиться, просто смотрела, как мы приближаемся. Остановиться я приказал сам. Вышел из машины и подошёл к Нине.
— Ну?
Ответила бывшая любовница только после того, как обволокла меня долгим взглядом, смысл которого я угадать и не пытался — не до того мне сейчас было.
— Нам надо поговорить, — произнесла, наконец, Нина тем приятным грудным голосом, которой так увлёк меня во время нашей первой встречи. Ветер перемен разметал нас в разные стороны и былые чары больше не действовали. Я взял Нину за локоток, отвёл в сторону и повторил вопрос:
— Ну?
Она вздохнула и коротко ответила:
—
Чего-то в этом роде я и ожидал. Первым порывом было отказаться от встречи, но потом я передумал.
— Где и когда?
— Приходи сегодня к пяти часам пополудни на Сергиевскую, Зиночка тебя проводит.
Я оценил разумность предложения — Гиппиус была гарантом нашей обоюдной порядочности — и дал согласие.
Встретили меня на Сергиевской крайне холодно и сразу проводили в кабинет. Увидев там угрюмо смотрящего на меня Савинкова, я ничуть не удивился. Тот не протягивая руки — правильно, я бы её не пожал — указал мне на свободное кресло. Молчали, обмениваясь изучающими взглядами, минут пятнадцать. Савинков явно чего-то выжидал. Вошла Гиппиус, не глядя в мою сторону, подошла к Борису и что-то прошептала на ухо. Тот выслушал и кивнул. Я дождался, пока за поэтессой закроется дверь, потом спросил с лёгкой усмешкой:
— Проверяли, пришёл ли я один?
— А вы как хотели? — блеснул глазами Савинков. — С провокаторами ухо надо держать востро.
— Кто бы говорил, — отпасовал я мяч на другую сторону, при этом стараясь не подать вида, что слово «провокатор» меня задело.
Но Савинков сегодня к словесной игре расположен не был.
— Скажите, Странник, — спросил он угрюмо, — почему вы так со мной поступили?
Мой взгляд требовал пояснений, и Савинков продолжил:
— Я имею в виду, к чему все эти кошки-мышки. Почему вы открыто не выступили против меня, зачем заманили в ловушку. Если бы вы хотя бы рассказали мне о Стрелкине, я бы вёл себя иначе.
— Потому и не рассказал, что хотел чтобы вы вели себя так, как и повели, — глядя прямо в глаза Савинкову, ответил я.
Тот под моим взглядом поёжился.
— Но почему?
— Не потому, Борис Викторович, что вы мне глубоко несимпатичны, это бы я пережил, а потому, что вы своим членством наносили непоправимый вред партии.
Глаза террориста номер один зло блеснули.
— А вы, Спиридонова, Александрович, и прочие, получается, для партии благо?
— Да, именно так я и считаю!
— Выхолит, война? — спросил Савинков зловещим голосом.
— С вами? — удивился я. — Борис Викторович, побойтесь бога, какая война с покойником? Ваш политический труп смердит на весь Петроград, а скоро засмердит на всю Россию.
Савинков сжал кулаки.
— Пусть так! Но стрелять я при этом не разучился.
— Да полно вам, — отмахнулся я от его слов. — В обозримом будущем вам не стрелять, а отстреливаться придётся. За вами объявлена такая охота, что вам, право, легче застрелиться самому, чем ждать каждую минуту пули со стороны.
Я поднялся с кресла. Взгляд Савинкова напоминал взгляд затравленного зверя. Во мне неожиданно проснулась жалость к этому, в общем-то, незаурядному человеку, потому я отказался от уже готовой сорваться с языка финальной фразы, ограничившись коротким «Прощайте!», и направился к выходу.
Провожавшая меня Зинаида Гиппиус сказала у двери:
— Вы, Михаил Макарович, поступили как последний негодяй, двери этого дома отныне для вас закрыты!
Что я мог ей ответить? Молча поклонился и вышел вон.