Распутье
Шрифт:
Взял слово Константин Суханов, студент, недавно прибывший из северной столицы. Это большевик, но и он возразил Шишканову.
– Может быть, наши товарищи и правы, что нам пора отмежеваться от всех партий, но они сидят в Питере, где тысячи большевиков, а у нас десятка не набралось. Многие товарищи в подполье, в эмиграции, большая половина в тюрьмах. И мы при такой постановке вопроса сверху можем остаться в вопиющем меньшинстве. Мало того, так мы внесем разлад в наши общереволюционные дела.
Мы можем дискутировать, соглашаться или не соглашаться с другими партиями, мол, созрел ли наш народ для социалистической революции или не созрел, но мы ни в коем случае не должны отпугивать от себя те партии, которые будут вершить дела революции.
– Тогда зачисляйте в свои ряды кадетов, октябристов, а с ними Бринера, братьев Меркуловых, Пьянкова, Чурина, всех капиталистов и судовладельцев, ведь они тоже за революцию. Но какую – это еще вопрос, – не скрывал раздражения Шишканов. – Мне понятно, что вас страшит междоусобная война, вас страшит одиночество, но вам всего этого не миновать. Народ будет с теми, кто покончит с войной, кто накормит его, даст все, чего не хватает народу. До свиданья! – откланялся Шишканов.
И не знал он, какой расшевелил муравейник, что после его ухода все партийные руководители навалились на Суханова. Кричали, что, мол, большевики из центра хотят обойти всех на вороных, что все остальные партии готовы покинуть большевиков, которых всего лишь жалкая кучка. Но Суханов всё это спустил на тормозах, спокойно отвел все нападки. Предположил, что в центре ошибаются и там без Ленина идёт что-то не то. Ленин готов быть в дружбе со всеми партиями, спорить – да, но разрывать отношения Ленин не согласен и не согласится.
Разошлись, поругивая большевиков из центра. Суханов разыскал Шишканова на постоялом дворе, где он остановился проездом, хотел знать без лишних ушей последние сведения из центра.
Шишканов повторил, что на Пражской конференции, еще в 1912 году, истинные большевики порвали с меньшевиками и будут впредь отмежёвываться от них, как и от других партий, чтобы не внести раскол в свою партию. Суханов же спокойно ответил:
– Всё это правильно, но нам, большевикам, надо держать себя сообразно обстановке. Я правду сказал, что нас, большевиков, настоящих большевиков, здесь единицы, тогда как из других партий наберется за сотни. И потом, мне не понятно, как можно отгонять от себя тех, кто перенес ужасы каторги, ссылок? Ведь они тоже боролись против царя и его диктатуры. Пойми, Валерий Прокопьевич, здесь не Центральная Россия, а далекая окраина, где свои условия, где сложился свой уклад. Здесь мало бедняков, нет безземельных, всем дают землю. И лозунги многих партий – ориентация на крепкого и грамотного мужика – здесь находят единомышленников. Рабочих, которые могли бы стать нашей опорой, здесь мало. Промышленные центры – это Владивосток, Сучан, Тетюхе.
– Ваша соглашательская политика заведёт нас в болото оппортунизма, вы просто не будете поняты народом. А бедняки здесь есть, рабочие тоже. Просто вы еще не нашли должной опоры, потому боитесь разрыва с этими болтунами.
– Может быть. Но я уже сказал, что здесь другие условия и возможности. Это не Питер, где брось палку и попадешь в крамольника. Окрепнем, тогда и заговорим. Вы идёте в волость, вот и попытайтесь повести за собой крестьян, если вам это удастся.
– И поведу! Народ поймет, чего хотят большевики и чего хотят другие
– Тогда с богом! Добрых вам дел, – откланялся Суханов.
7
Россия, как огромные мельничные колеса, начинала раскручиваться. Жернова набирали ход. Попади между этими жерновами – и ты превратишься в ничто. Но россияне, доведенные войной и разрухой до отчаяния, давно уже забыли думать о себе. Окунулись в водоворот страстей, готовились к великим свершениям во имя России, народа российского, но в более широком плане, чем то, что делали когда-то раскольники. Россияне готовились на века изменить строй в России. Сделать новую Россию, великую Россию. Люди забывали о себе, отдавали свои жизни во имя грядущего.
Дворцовый переворот свершился. Царь отрёкся от престола. Власть перешла в руки Временного правительства. Теперь мир может спать спокойно и ждать манны с неба. Временщики обещали дать миру хлеб, вывести Россию из разрухи и, победив германца, покончить с войной. Но не поверили обещаниям рабочие Петрограда, вышли на улицы, где уже гремела выстрелами революция. Задумка буржуазии – убрать одного царя, другого посадить на престол – явно провалилась. Великий князь Михаил отказался от короны. Пророческие слова Энгельса сбывались. Вся нечисть всплыла наверх. В городе грабежи, насилие, убийства. Рабочие и солдаты патрулировали город. Вступали в схватки с черносотенцами, полицией и грабителями. Не хватало оружия. Было решено напасть на Арсенал и вооружиться.
В ночь напали на Арсенал. Здесь был и Федор Силов. Споро разоружили охрану, начали развозить оружие по заводам и фабрикам, мобилизуя всех ломовиков. Пролетариат вооружался. Это не входило в планы заговорщиков. Войска, верные Временному правительству, вышли на подавление восстания. Полиция, казаки – все против рабочих.
С колокольни Александровского собора дробно стучал пулемет. Пули веером поливали мостовую. Там засели полицейские. Бросок под пулеметы дорого обошелся Путиловской дружине. Залегли, затаились. Федор Силов прижался к углу каменного дома, в серых сумерках пытался поймать на мушку прорезь щитка у пулемета. Стало светлее. Пулемет не смолкал. И вот в эту скороговорку вклинился выстрел охотника. Пулемет смолк. Но снова заговорил, зло, взахлёб. Второй выстрел Силова заставил пулемет замолчать. Дружина бросилась к собору, с ходу взяла его. С колокольни, из окон собора, будто чучела, полетели полицейские… Победа!
– Солдаты идут! Гвардейцы идут! Полк георгиевских кавалеров идёт!
– Федор, к пулемету! Занимай оборону! – подал команду Спирин, размахивая маузером.
И тот пулемет, который только что, как из брандспойта, поливал свинцом рабочих, ударил по цепи гвардейцев. Ударил по славе и гордости России, по тем солдатам, которые, не думая о смерти, защищали от немцев Россию, но сейчас превратились в душителей революции, обманутые и брошенные под пули.
Большевики предупреждали рабочих, что это не та революция, которая даст свободу, мир, хлеб, что после этой революции, буржуазной, буржуазия постарается тут же задушить революционные вспышки. Время для социалистической революции не пришло. Но бои уже шли, жернова продолжали раскручиваться.
Георгиевские кавалеры шли в рост, одни падали, другие тут же занимали место упавших. Шли те, кто заставил царя отречься от престола. Шли, как ходили на парадах, не кланялись пулям. Шли молча, без выстрелов.
Федор бросил пулемет, он был бледен. Вскочил, закричал:
– Стойте, гвардейцы! Негоже русским в русских стрелять!
Но его крик потонул в залпах дружины, в гулком шаге наступавших. Дружина дрогнула и начала отступать. Отступать перед этим жутким молчанием, перед хрупом сапог по мостовой. Отошли, рассосались по улицам и улочкам. А гвардейцы всё шли и шли, печатая шаг по брусчатке, шли, оставляя за собой товарищей по оружию, друзей, шли, чтобы показать свою смелость, дерзость, бесстрашие. Шел цвет, шла гордость России.