Распутин (др.издание)
Шрифт:
— Я сказала тебе, Григорий: нет и нет… — сказала красавица. — Я люблю бывать у тебя и слушать тебя, а это — нет!
— Ох, не играй со мной… Ох, не играй… — точно простонал Григорий. — Не знаешь еще ты меня, котенок… Я такого могу наделать, что и сам себе не поверю… Ох, не играй!
Он весь побледнел и вдруг, скрипнув громко зубами, взвился и бросился к столу.
— Ну вы там, фараоны! — из всей силы дико крикнул он. — Валяй мою любимую! «Еду, еду, еду к ней…» Ну, живо…
Снова мерно застонали и зарокотали гитары, и невысокая, уже немолодая, полногрудая цыганка низким контральто с характерными подвывами завела любимую песню Григория, и как только хор
— У-у-у… У-у-у… Валляй! Эй, вы там, тащи вина еще!.. Гришка пить хочет…
— C’est `a se tordre! — повторял со смехом принц Георг, картавя. — Il est impayable! [49]
— Пой, цыгане! Вал-ляй! — кричал Григорий. — Все к чертовой матери!
И в то время как одни официанты торопливо подбирали осколки посуды и зеркал и обломки мебели, другие так же торопливо несли на подносах новые запасы вина и фруктов. Григорий жадно пил шампанское и, видимо, приходил в себя.
49
Умрешь со смеху!.. (фр.).
В это время одна из его гостей, красивая, строгого типа женщина, родовитая княгиня фон Лимен, с бледным матовым лицом и большими черными глазами, жена знаменитого гвардейца-усмирителя 1905 года, подсела тихонько к московской гостье.
— Это все вы виноваты… — сказала она тихо и ласково. — Отчего вы так противитесь ему? Он ужасно тоскует по вас…
— Извините, я совсем вас не понимаю… — сказала красавица. — Подумайте, что вы только говорите!..
— Ах, оставьте эти смешные предрассудки! — сказала княгиня. — Не спорю, может быть, это и грех вообще — хотя он и говорит другое, — но с ним всякое дело свято… Я принадлежала ему и горжусь этим…
— А муж?! — с удивлением тихонько воскликнула красавица, глядя на свою собеседницу широко открытыми глазами.
— И муж считает это великим счастьем… — твердо отвечала та. — Не мучьте его… Мы все, друзья его, готовы на коленях вас умолять… Он говорит, что в этих муках он теряет свою силу. А он так нужен всем нам и России…
«Что она, сумасшедшая или что?» — с удивлением думала красавица, глядя на свою собеседницу во все глаза.
Слышавшая весь этот разговор бойкая Лариса Сергеевна хохотала: ей казались ужасно смешными и хлопоты черноглазой княгини, и те трудности, которые считает нужным воздвигать такому пустому в сущности делу московская гостья. Лариса Сергеевна заражалась все более и более новыми петроградскими настроениями и жила очень широко и весело, и если не закидывала своих последних чепчиков за традиционные мельницы, то только потому, что ей уже давно нечего было закидывать.
— Еще! — крикнул Григорий, подставляя свой бокал Мишке Зильберштейну, банкиру, толстому и лупоглазому.
Тот предупредительно налил ему еще шампанского.
— Ничему так не завидую я в вас, Григорий Ефимыч, как вашей способности…
— А что? Или прокис уж? — небрежно сказал Григорий, допивая бокал. — Так ты сходи к моему дружку Бадмаеву, — кивнул он на маленького смуглого в странном белом костюме тибетца, который невозмутимо и серьезно глядел на все своими черненькими глазками. — Он тебе таких специй даст, на стену полезешь… У них, чертей косоглазых, это дело сурьезно поставлено. Сходи, попробуй…
— Да неужели… помогает? — удивился тот.
— Попробуй… — повторил Григорий и отвернулся от банкира. — Русскую! — крикнул бешено Григорий. — Ну вас к черту, не орите, довольно! — цыкнул он на цыган. — Эй ты, светлость, жарь русскую… Или нет, валяй лучше «Во саду ли, в огороде…» или «По улице мостовой»… Ну, поворачивайся!
— Impayable! — повторил с восторгом принц Георг, садясь за пианино.
— А вы все тащи к чертовой матери ковер!.. — распоряжался Григорий. — Ты, князь, какого черта… не слышишь, что ли… Тащи, говорю, ковер!..
Налитой кровью князь-гвардеец, муж черноокой княгини, с полным усердием бросился снимать с помощью других большой ковер. Но они переусердствовали и повалили стол со всем, что на нем было. Снова со звоном посыпались на паркетный пол бутылки и хрусталь. Везде стояли лужи шампанского. Женщины визжали и с хохотом вытирали салфетками облитые туалеты. Мужчины хохотали как помешанные. Лакеи сунулись было подбирать, но Григорий одним словом вымел их вон из кабинета.
— Чище, чище отделывай! — строго крикнул он принцу. — Размок, что ли? Чище!
И вдруг, стукнув ногами о пол, он сделал выходку.Всех точно невидимым огнем каким зажгло. Песня огненно вихрилась. Лицо Григория было бледно, ноздри раздувались, и глаза горели. Все жилочки, все суставчики перебиравшая песня разгоралась, и Григорий вдруг понесся среди битого хрусталя и луж шампанского по комнате. То приседал он, выкидывая ногами, то отбивал ими дробь по паркету, то снова несся, точно ничего не видя, вперед, и на лице его были строгость и упоение. Уменье его было совсем не так уж велико, но страсть его пляски зажигала всех…
— Ну, Сергеевна… — крикнул он вдруг пьяно хорошенькой Ларисе. — Ай задремала?!
И помахивая беленьким платочком, Лариса неудержимо понеслась за отступавшим перед ней Григорием. И увернулся он точно, и рассыпался перед ней мелким бесом, и пошел на нее вдруг грудью, четко и легко отбивая сильными ногами такт веселой песни.
Из угла с дивана на него ласково и тепло смотрела приезжая красавица…
Сердца разгорались под дробные зажигающие звуки пианино, и вдруг толстыйналитой генерал, муж черноокой княгини, разом сбросил свой мундир и пустился вприсядку, но поскользнулся в луже шампанского и растянулся в ней. Все загрохотало диким хохотом.
— Тьфу! — досадливо плюнул Григорий. — Плясать, и то черти паршивые не умеете! Пить, пить, пить! — крикнул он дико.
И в широко раскрытые двери официанты снова внесли на больших подносах все, что требовалось: вкусы и порядки Григория Ефимовича они знали.
И снова диким гомоном зашумела пьяная компания…
Какого-то совсем зеленого конногвардейца мучительно рвало около пианино. Принц коснеющим языком издевался над ним…
Чрез неделю уже радостный, довольный собой граф Михаил Михайлович выехал чрез Хапаранду на Стокгольм с важным поручением в Англию…