Распутник
Шрифт:
Борн скрестил на груди руки.
— У меня ясные цели — Фальконвелл и месть твоему отцу. То, что вы с Пенелопой оказались на моем пути, всего лишь неудачное стечение обстоятельств.
— Я не позволю тебе обидеть ее!
— Как благородно! И что ты сделаешь? Интересно бы знать.
Томми застыл.
— Так вот в чем твой план — уничтожить моего отца, уничтожив меня.
Борн вскинул бровь.
— Его наследство за мое. Его сын за сына моего отца.
— У тебя что-то с памятью, если думаешь, будто он когда-либо считал меня сыном своего сердца. — Это было
Но Борну было плевать.
— Не имеет значения, что он там считал. Значение имеет только то, что думает свет. Без тебя у него ничего не останется.
Томми качнулся на каблуках, челюсть его сделалась квадратной, и чем-то он вдруг напомнил мальчика, каким когда-то был.
— Ты мерзавец. Я джентльмен. Тебе никто не поверит!
— Поверят, когда я предъявлю доказательства.
Брови Томми сошлись в ниточку.
— Никаких доказательств не существует.
— Посмотрим.
Томми стиснул зубы и сделал шаг вперед, к Борну, движимый гневом. Тот уклонился от летящего кулака еще до того, как Бруно вышел из темноты, чтобы блокировать удар. Оба уставились друг на друга поверх массивных ручищ телохранителя:
— Чего ты от меня хочешь? — спросил Томми.
— У тебя нет ничего, что мне нужно! — отрезал Борн и помолчал. — Я получил Фальконвелл возможность отомстить и Пенелопу. У тебя нет ничего, еще раз повторяю.
— Она была моей до того, как стала твоей! — с яростью воскликнул Томми. — Все эти годы без тебя... я всегда оставался рядом. А когда она увидит, кто ты такой... кем стал... она снова вернется ко мне.
Борн с ненавистью воспринимал Мысль, что Томми с Пенелопой оставались друзьями даже после того, как он потерял все, даже после того, как лишился возможности вернуться в Суррей, на свое место — третьей вершиной их треугольника.
— Ты отважный человек, раз угрожаешь мне. — Он посмотрел на Бруно. — Выпроводи его.
Томми вырвался из хватки великана.
— Я и сам отлично могу уйти. — Он подошел к выходу, на мгновение задержался там и повернулся, глядя Борну в глаза. — Верни ее в Суррей, Майкл. Оставь в покое, пока не погубил своим гневом и мстительностью.
Борну хотелось возразить, но он не был глупцом. Разумеется, он ее погубит. Разумеется, потому что именно это он и делает.
— Будь я на твоем месте, я бы волновался не о том, как защитить мою жену, а о том, как сохранить свое доброе имя. Потому что когда я разберусь с твоим отцом, ты уже не сможешь показать свою физиономию в Лондоне.
Томми ответил, и в голосе его прозвучала сталь, убеждая Майкла в том, что это уже не тот мальчик, которого он когда-то знал:
— Я не собираюсь дурачить себя и верить, что могу защититься от скандала, который ты намерен развязать. Но я сделаю все возможное, чтобы бороться с тобой, — все, лишь бы уберечь Пенелопу. Напомнить ей, что когда-то ее друзья сделали бы все, что в их силах, лишь бы она не пострадала.
Борн вскинул бровь.
— Успокойся, Томми, по крайней мере ей не придется расхлебывать
Томми повернулся. Его понимающий взгляд отыскал в темноте глаза Борна, и он сказал:
— Нет, этот скандал ее не замарает... но она сильно пожалеет, что вышла за тебя. Даже не сомневайся.
А он и не сомневался.
Тяжелая дверь за Томми закрылась, и Борн пошел обратно, охваченный гневом и раздражением и чем-то еще, что никак не мог определить.
Глава 9
«Дорогой М.!
Пишу тебе из кареты, где провела последние шесть дней со своими четырьмя сестрами и матерью. Мы протащились через весь Север, чтобы навестить тетю Эстер (ты ее должен помнить из моего последнего письма). Вообразить не могу, что двигало римлянами, когда они решили продолжить свой поход на север, чтобы построить Вал Адриана. Должно быть, у них не было сестер, иначе они и Тоскану бы не пересекли.
Твоя стойкая П.
Где-то посреди Великого Северного Пути, июнь 1816 года».
Ответа нет.
Он ее бросил.
Пенелопе потребовалось около четверти часа, чтобы прийти в себя. Она стояла в холле лондонского дома Майкла посреди своих вещей. Коротко говоря, он просто оставил ее и ушел, бросив на прощание: «Пока».
Она смотрела на массивную дубовую дверь, в которую он вышел, дольше, чем ей хотелось бы в этом признаться, отказываясь верить в горькую правду.
Он ее бросил.
В ее первый вечер в этом лондонском доме.
Даже не представив слугам.
В первую брачную ночь.
Правда, об этом ей хотелось думать меньше всего. Поэтому Пенелопа сосредоточилась на том, что стоит, как дура, в холле городского дома мужа, одна-одинешенька, а рядом топчутся двое очень юных на вид лакеев, не совсем понимающих свою роль в происходящем.
Она вымученно улыбнулась и обратилась к более старшему из двоих (но уж точно не старше пятнадцати лет), отчаянно желая хоть как-нибудь сдвинуться с места:
— Полагаю, в этом доме есть экономка?
Увидев, какое облегчение охватило юношу, она ему слегка позавидовала. Хотелось бы ей знать, как вести себя в подобной ситуации.
— Да, миледи.
— Превосходно. Ты можешь ее пригласить?
Лакей поклонился раз, потом еще раз, стремясь показать себя с лучшей стороны.
— Да, миледи. Как пожелаете, миледи. — Он исчез молниеносно, а его напарник с каждой минутой чувствовал себя все неуютнее.
И Пенелопа его понимала. Второй лакей (если честно, слишком юный, чтобы работать лакеем) что-то пробормотал и исчез почти мгновенно. Пенелопа выдохнула и стала рассматривать холл — сплошные мрамор и позолота, последний писк моды и огромные деньги. Слишком экстравагантно, на ее взгляд, но она мгновенно сообразила, в чем суть.