Распятие невинных
Шрифт:
Беременной? Кислотой в лицо? Его передернуло от такой жестокости.
Струящийся по венам морфий разносил тепло, и ей казалось, что боль машет рукой на прощание, удаляясь навсегда. Ее чувства обострились настолько, что она слышала, как в соседней комнате из крана капает вода, различала звуки нескольких телефонов, звонивших на посту дежурного в конце коридора. Она слышала, как полицейский у входа в палату размешивает сахар, постукивая ложкой о край чашки. Она слышала, как рядом дышит ее дочь.
Вдох…
Она могла слушать это вечно.
В палате обсуждали полицейского. Того самого, что был за дверью.
— А он очень даже ничего, хоть и не вышел ростом. Большие добрые карие глаза, как озера…
— Со сточными водами? — съязвил голос постарше.
— И у него нет подружки, — последовал короткий смешок. — Могу поспорить, что у нас будет свидание еще до конца недели.
— Он слишком красив, чтобы быть хорошим, — предупредила та, что постарше. — Смотри, а то наплачешься!
Скрип открывающейся двери, стук закрывающейся, наступившая тишина.
Она представила его лицо, благородное и красивое, темнокарие глаза, каштановые волосы: попробовала ему улыбнуться, но он растворился в облаке морфия.
В больнице между двумя и тремя часами дня был тихий час. Он напомнил Макалпину ночное дежурство в участке. В тишине коридора часы тикали угрожающе громко, и было слышно даже музыку из радиоприемника на посту дежурной медсестры, хотя она убавила звук до минимума. Он приходил сюда уже четыре дня, и сейчас, чтобы занять себя хоть чем-нибудь, решил спуститься на нижний этаж, к автомату за кофе.
Дверь палаты интенсивной терапии открылась, в коридор вышли медсестры — рыжеволосая и еще одна, постарше, и направились в комнату отдыха.
Макалпин тоже зашел туда. Погрузившись в свои мысли, не спеша потягивал отвратительный кофе. Он никак не мог понять, что именно не давало ему покоя. Смяв и выбросив бумажный стаканчик, он услышал тихое поскрипывание. Дверь в палату была приоткрыта и от сквозняка слегка двигалась.
Он огляделся. Коридор был пуст, и на него никто не обращал внимания. Медсестра постарше разговаривала по телефону, а рыжеволосая ногтем что-то соскребала со своего колена.
Он вышел. Решившись, взялся за ручку двери.
Палата была настоящей усыпальницей — темная тишина. Он огляделся, давая глазам время привыкнуть. Здесь было свежо, и он ощутил запах морской соли — не то что спертость и духота в комнате матери. В тусклом свете он разглядел в углу детский инкубатор, пустой и застланный одеялом. Похоже, ребенка забрали, чтобы перепеленать.
Она лежала словно в саркофаге, только живот тихонько поднимался и опускался в такт работающему аппарату искусственного дыхания. Он не мог отвести от нее глаз: марля на лице, жуткая маска с пятнами крови, которые напоминали бабочек, угодивших в паутину. Он знал, что незнакомка была прекрасна.
Он отошел, глубоко вздохнул и перекрестился.
В голубоватом свете
Ее сон постепенно отступал. Она лежала, прислушиваясь к тишине и дыханию у своей кровати, и знала, что ее разглядывают. Она привыкла к вниманию мужчин и чувствовала, что сейчас здесь мужчина.
Она услышала глубокий вздох и почувствовала прикосновение к ступне. Она ждала укола, но его не последовало, а было осторожное движение. Медленное и успокаивающее. Кто-то взял ее за пятку, твердо, но при этом нежно, почти любовно…
— Вам нельзя здесь находиться! — Рыжеволосая медсестра стояла с видом хозяйки, в чьи владения бесцеремонно вторглись. — Вы можете занести инфекцию. — И добавила уже тише: — Хотя какая ей разница?..
— Вы думаете, что она не выкарабкается? — спросил Макалпин. — Но почему? Задето только лицо!
— Лицо, шея, руки, живот. — Голос медсестры смягчился. Она подошла к кровати и накрыла ноги пациентки желтым одеялом. — Бедняжка. Беременной лежать в луже кислоты! А та прожигает насквозь. Пойдемте, — позвала она, кивнув на смежную комнату, где стоял еще один чайник. Он последовал за ней. — Большое значение имеет глубина ожога. Вы знаете, что тело человека состоит в основном из воды? Если лишить его кожи, а с ней случилось именно так, влага покидает организм, что приводит к обезвоживанию и, соответственно, поражению основных органов. Мы ничем не можем ей помочь, остается только ждать. — Она достала две чашки.
— Но если с ней действительно все так плохо, то зачем ее связывать? Не сбежит же она? — спросил Макалпин.
Медсестра вздохнула и наклонила голову, будто соображая, как объяснить очевидную вещь не особо смышленому ребенку.
— Она инстинктивно будет пытаться сорвать с себя одежду, что увеличит риск попадания инфекции, так что она привязана для своей же пользы.
— И поэтому никого не волнует, что она при этом чувствует?
— Зато ей не опасны ужасные вирусы, при условии, конечно, что легкомысленные полицейские не будут заходить, когда им вздумается, и трогать ее.
Макалпин проглотил колкость.
— Она была беременна. Она должна была наблюдаться у врачей. Куда, по-вашему, она могла обратиться в Уэст-Энде?
— А вы сами не отсюда? — поинтересовалась она, пользуясь моментом.
— Нет, я из Скелморли.
— Да это совсем захолустье!
— Хуже некуда. Так куда же здесь обращаются женщины во время беременности?
— Обычно в клинику на Думбартон-роуд, но женщины вроде нее, ну, вы понимаете, не очень-то следят за собой.