Распятие
Шрифт:
– Друг, отвечал ему певец, в самом деле, душа моя как ветер, и она вечно бросает меня взад-вперед, вверх-вниз, и не дает уму моему покоя, оттого и зовут меня Быстрым, зовут и Диким Конем.
И больше он в ту ночь ничего не сказал, потому что зубы у него стучали от холода.
Утром к нему явились игумен с монахами, велели ему готовиться к распятию и повели со двора. И пока он стоял на приступке, стая журавлей пролетала над ним с гулким криком. Он простер
– Ох журавли-журавушки, погодите немного, и моя душа, может статься, полетит вместе с вами к бескрайному берегу, к буйному морю!
У ворот окружили их нищие, вечно подстерегавшие странников и паломников, ночующих на гостином дворе. Игумен с монахами повел певца в глубь леса, где росли стройные молодые деревья, и ему велели срубить деревцо и обстругать его до нужной длины, а нищие стояли вокруг кольцом, переговаривались и размахивали руками. Потом ему велели срубить деревцо покороче и прибить гвоздями к первому. И крест был готов, и его взвалили на плечо Кумалу, потому что распять его надлежало на вершине холма, где стояли уже другие кресты. Так прошли они с полмили, и он их попросил постоять посмотреть фокусы, потому что он искусен во всех чудесах Ангуса Благородного. Монахам постарше не хотелось зря терять время, но молодым было любопытно, и чего только он им не показывал, даже лягушек вытаскивал у них из ушей. Но скоро они ополчились на него, говоря, что фокусы скучны, даже нечестивы отчасти, и снова взвалили крест ему на плечо. Еще полмили прошли, и он их попросил постоять и послушать шутки, потому что ему ведомы, он сказал, все шутки Конана Лысого, по спине поросшего овечьей шерстью. И молодые монахи, наслушавшись этих веселых речей, снова взвалили на него крест, ибо не пристало им слушать подобные бредни. Еще полмили прошли, и он их попросил постоять и послушать песни про прекрасную лилейноперсую Дейрдре, о том, как претерпела она много скорбей и как сыны Уснеха из-за нее погибли. И молодые монахи жадно ловили каждое слово, а потом разозлились и били его за то, что он разбередил в их сердцах давно позабытую жажду. И взвалили на него крест и погнали его к холму.
Вот он взошел на вершину, и у него взяли крест и стали рыть для креста яму, а нищие стояли вокруг и переговаривались между собою.
– Я прошу перед смертью последней милости, сказал Кумал.
– Кажется, довольно было отсрочек, сказал игумен.
– Я и не прошу отсрочки. Я обнажал меч, и говорил правду, и сны мои были явью так чего же мне еще!
– Ты хочешь, может быть, исповедаться?
– Ну нет, клянусь солнцем и луною! Я хочу только, чтобы мне позволили
– Ешь на здоровье, сказал игумен и отвернулся, чтоб помочь монахам рыть яму.
Певец вынул из сумы хлеб и несколько ломтей копченого окорока и разложил на земле.
И сказал:
– Я хочу дать десятину бедным.
И отделил десятую часть от хлеба и окорока.
– Кто всех бедней между вами?
И тут поднялся страшный крик, каждый нищий завел рассказ о своих скорбях и невзгодах, и желтые их лица качались, как Гара-Озеро, когда в него хлынули болотные воды.
Он послушал немного, потом сказал:
– Я сам всех бедней, потому что брел по голой дороге вдоль скал. И плечи мне тяготил мой ветхий расшитый камзол, и сбитые остроносые сапожки не веселили мне ног, потому что в сердце жил белобашенный город, полный богатых уборов. И унылее некуда был мой одинокий путь по голой дороге вдоль скал, потому что в сердце звучал шорох розового подола благороднейшей самого Ангуса Благородного, прелесть шутки постигшей тоньше, чем сам Конан Лысый, а мудрость слез глубже, чем сама лилейноперсая Дейрдре, той, кто лучше, чем брезг рассвета для плутающих в черной ночи. А потому я по праву определяю эту десятину себе; но поскольку я со всеми и вся в расчете, я жертвую ее вам.
И он бросил хлеб и ломти окорока нищим, и они орали и дрались, пока не доели последний кусок. А монахи тем временем пригвоздили певца к кресту, укрепили крест в яме, засыпали яму землей и как следует ее затоптали. И потом ушли, а нищие остались сидеть вокруг креста. Но когда солнце стало клониться к закату, они тоже собрались уходить, потому что похолодало. И едва они тронулись в путь, волки, еще раньше показавшиеся на опушке ближней рощи приблизились к кресту, а птицы вились все ниже и ниже.
– Погодите вы, отверженцы, погодите хоть немного, слабым голосом взывал к нищим распятый, охраните меня от зверей и птиц.
Но нищие разозлились, что он назвал их отверженцами, и они кидали в него камнями и грязью, а одна нищенка подняла к нему дитя, сидевшее у нее на руках, и кричала, что он его отец, и ругала его, и они ушли. И волки окружили подножье креста и все ниже и ниже вились птицы. А потом, все разом, птицы обсели ему голову плечи и руки и стали клевать, и волки стали грызть ему ноги.
– Отверженцы, стонал он. Что же все вы ополчились против отверженца?