Распыление. Дело о Бабе-яге
Шрифт:
— А чем плохи мундиры? — я даже удивился. Очень мне нравилась форма нашего управления: строгий тёмно-зеленый китель с галунами, брюки с золотым кантом, жесткая фуражка с лаковым козырьком…
— Тем, что они — мундиры, садовая твоя голова. — беззлобно ругнулся учитель. — Мы ж теперь совсем другие люди. Факиры. Заклинатели. Мы исполняем желания и дарим волшебство! — я растерялся.
— И… что делать будем? — никогда о себе не думал, как о факире и заклинателе.
Лумумба уже тянул вышитый бисером шнур для вызова слуг. Примчался управляющий.
— А скажите мне, любезнейший, где можно раздобыть вот такой же дивный лапсердак? Нас тут, понимаете, в гости пригласили, а мы — с дороги, не подготовимшись…
— Осмелюсь спросить-с, к кому приглашены господа маги?
— В… Зеленый Пеликан, так, кажется? — бвана небрежно бросил на стол визитку, всю заляпанную золочеными завитушками.
— О-о-о, к Мадам Елене? — тонко улыбнулся управляющий. — К Мадам Елене господа одеваются только в парадное. Фрак, пластрон, гвоздика в петлице. Всё это можно найти в торговом доме господина Ростопчия…
— Никаких гвоздик. — Лумумба бросил в руки управителя пухлый бумажник. — Только орхидеи. Желательно, черные. Гулять, так гулять.
Глава 8
— Чувствую себя не в своей тарелке. — буркнул я недовольно.
— Привыкай. — отмахнулся важный, как павлин на заседании городской комиссии, Лумумба. — Для настоящего оперативника не существует чужих тарелок.
— Вам-то хорошо. На вас-то вон, костюмчик как влитой сидит.
Драгоценный учитель выглядел, как принц крови. Роскошный шелковый бант подпирал благородные бакенбарды, а орхидея в петлице благоухала так, что хотелось открыть форточку. На меня же фрака не нашлось. Только пронзительный, как небесная синь, камзол, расшитый золотым позументом, и — позор на мою рыжую бедовую голову, — панталоны, схваченные у колен серебряными бриллиантовыми пряжками.
В сотый раз я нервно провел ладонями по штанинам и пошевелил плечами. Уверен: одно неосторожное движение, и бархат лопнет по всем швам.
— Да не возись ты! — приказал Лумумба. — Кто ж виноват, что на тебя ни один фрак не налез? Радуйся, что хоть это было. Портной сказал, от прошлогоднего карнавала осталось: заказал один молодчик, да так и не забрал — убили его раньше…
— Вот уж славно! Обрядили, как клоуна, да еще и в покойничьи шмотки. Спасибо вам, бвана, по гроб жизни, век воли не видать… — получив подзатыльник, я обиделся и запыхтел.
— Не ёрничай. Да не чешись! Дамы, знаешь ли, не выносят, когда при них чешутся.
— Пряжки под коленями жмут.
— Ничего, потерпишь. И в носу ковырять не смей.
Я в сердцах отвернулся. Мало того, что обрядили, как лакея, дак еще и носом тычут.
— Извини. — через пару минут наставник легонько похлопал
— Опять предчувствие? — предчувствия Лумумбы обычно не предвещали ничего хорошего.
— Да не то что бы… — он слегка, чтобы не помять фрак, пожал плечами. — Так, соображения некоторые. Ты, главное, не расслабляйся. Мало ли что.
В первый миг, войдя в заведение Мадам Елены, я был ослеплен.
Зеркала. Над зеркалами — хрусталя. Меж них — плюшевые шторы с кистями. Паркет натерт так, что глаза слепнут. В дальнем конце — возвышение, прикрытое до времени малиновым занавесом. Фонтан, устроенный посреди зала, выбрасывает хрустальные струи под самый потолок. Столы так и ломятся от всяческий яств. За ними сидят господа. И дамы.
Глаза у меня и вовсе на лоб полезли: в нашей скудной армейской жизни о том, что такие дамы на свете водятся, я и помыслить не мог. Бриллианты, голые плечи, глубокие эти… как их… декольте. Все титьки наружу. И не стесняются совсем! У одной в разрезе юбки видно, где кончается чулок в сеточку и начинается… О-бал-деть, одним словом.
Лумумба незаметно толкнул меня в бок.
— Ваня, не пялься так откровенно.
— Извините, бвана. Не могу удержаться: такие дамы…
— Это, стажер, не дамы.
— Ну женщины…
— И не женщины. Это шлюхи, Вань. Дамы в такие заведения не ходят. Но имей в виду: вести себя с ними нужно, как с дамами.
— О…
— Ничего, разберешься. Главное, поменьше пялься и руки не распускай. На развлечения денег нет.
Через весь зал, лавируя среди белоснежных столов, к нам плыла… Вот точно не шлюха. Высокая, с черными, коротко завитыми волосами. Изумрудное, словно из змеиной чешуи, платье обливает фигуру, как дорогое вино. На шее, в ушах и на запястьях благородно и тускло поблескивают золотые кольца.
Она улыбнулась большим красивым ртом и сказала:
— Добро пожаловать в моё заведение.
Наставник, не растерявшись, щелкнул каблуками и склонился к шелковой черной перчатке. Я же стоял столбом, забыв все наставления учителя. Голос у нее был… Вот если золотую ложечку погрузить в банку с медом и медленно так, тягуче помешивать — он самый и будет. А когда она вспорхнула ресницами, будто крылышками, меня аж током пронзило. Откуда-то из живота начал распространяться жар, и я испугался, как бы он не дошел до щек: то-то сраму не оберешься…
— Василий Лумумба. — отрекомендовался учитель. — К вашим услугам. А это — мой ассистент. — он небрежно кивнул в мою сторону и незаметно пнул по туфле. Я спохватился и, копируя наставника, клюнул протянутую перчатку. Пахла она… Не знаю. Чем-то таким знакомым. Терпким и как будто жгучим. Лилии и кайенский перец?
— Иван. — я чуть не дал петуха. — Иван Спаситель. Т-тоже к вашим услугам.
— Какая прелесть. — она улыбнулась большим красивым ртом. — А я Мадам Елена. — и подмигнула. Ей богу, не вру!