Распыление. Дело о Бабе-Яге
Шрифт:
Лумумба сидел у распахнутого окна в удобном плетеном кресле. Благородные кудри его обдувал прохладный ветерок, а ноги, в щегольских сапожках из кожи химеры, покоились на мягком пуфике.
Время от времени учитель подносил к губам хрустальный бокал. Глаза его были полузакрыты а движения полны праздной неги.
За креслом, изогнувшись в подобострастном поклоне и нашептывая что-то на ушко его сиятельству, пребывал напомаженный, благоухающий гвоздичной водой, управляющий гостиницы.
Эта парочка, являя собой довольство и благолепие, окончательно
С грохотом побросав сундуки и нарочито пыхтя, как паровоз, я упал на диван рядом с неубранным еще, накрытым кружевной салфеточкой столом, налил полный стакан воды и выхлестал залпом.
– Стажер! – обрадовался наставник, будто только что меня заметил. – Как быстро ты вернулся. А мы тут с милейшим Аполлоном Митрофановичем городские сплетни обсуждаем. Прелюбопытная картинка получается… Да ты кушай, пока не остыло, – он кивнул на блюда под серебряными крышками. – Отведай супчику: райское блюдо! Курочка домашняя, нежная – м-м-м… А какая здесь осетрина, Ваня! За такую осетрину и душу не грех продать, – он посмотрел на свет сквозь бокал. – Не говоря уж о коньяке. Вы меня не обманываете, милейший? – он повернулся к управляющему.
– Никак нет-с. Не обманываю. Сей напиток производят у нас в городе, на заводе господина Дуриняна. Особые технологии, так сказать-с.
– Прекрасно! – восхитился учитель. – Просто замечательно! Что характерно: раньше, до Распыления, никакие технологии такого букета не давали. Только по старинке: бочки, купажирование, выдержка…
Дальше я не слушал. После предложения угощаться я как-то сразу подобрел, простил учителя за праздность и тоже преисполнился благости. Супчик оказался и вправду мировой – не знаю, в чем тут дело. Может, куры здесь более породистые, чем у нас.
Душистый хлеб хрустел снаружи и был мягок внутри, осетрина, как и обещал Лумумба, оказалась ароматной и прозрачной, аки розовые лепестки, и таяла во рту.
Через полчаса неторопливой беседы с Лумумбой управляющий наконец-то усмотрел возможность испариться, сославшись на необходимость подготовки второй комнаты – для меня. А я, насытившись, стал оглядываться.
В глаза бросалась нарочитая роскошь новой нашей обители. Полосатые, в розочках, обои, зеркала и картины в тяжелых рамах, обивка мебелей и портьер – всё выдержано в золотых и пурпурных тонах. Ванная комната облицована каррарским мрамором – поддельным, я так понимаю. За то само корыто – рассчитанное, по меньшей мере, на левиафана, чугунной ковки, и на роскошных львиных лапах впечатляло… Коврик на полу – и тот был пурпурным, с золотой окантовкой. Как его, барокко мать его за ногу рококо. Я всерьез обеспокоился.
– Бвана, во сколько нам эта роскошь обойдется? Месячный оклад за сутки? Чем вам вдруг так разонравились обычные нумера для командировочных? Клопы надоели?
– Не ной, – отмахнулся учитель. – Пока я сюда шел, подумал, что лучше не афишировать, кто мы такие. Не будучи агентами, мы скорее выйдем на поставщика пыльцы. А это, как ты понимаешь, требует большего размаха, нежели могут себе позволить скромные служащие.
– Дак нас Шаробайко видел.
– Он будет молчать, это и в его интересах. Подумай: заезжее начальство сильно понижает его в статусе. Ему это не с руки – перекрывается путь к казенной кормушке.
– Он же плакался, что в казне ничего нет, – честно говоря, иногда я любил включить дурачка. Просто, чтобы взбодрить драгоценного учителя. Не дать ему расслабиться окончательно.
– Деньги просто разворовали, обычное дело. Такова натура человеческая: брать то, что тебе не принадлежит, – Лумумба, поднеся бокал к глазу, посмотрел сквозь него на меня, и подмигнул.
– Вы ж не берете.
– Для воина великого племени самбуру это является единственно возможной линией поведения. Мой отец, великий вождь М'бвеле Мабуту, всегда говорил: – не воруй, сынок. Руку отрежу.
– Так и что у вас за идея? – я зевнул. Глаза слипались. Жара, жужжание мух, негромкое чириканье, доносящееся через окно – всё навевало сонное оцепенение.
– Представимся публике гастролерами, – от голоса начальника я встряхнулся.
– Это как?
– А так: маги мы с тобой не из последних, а Пыльцы здесь хоть отбавляй… Ты погляди на этот коньячок! – он протянул мне пузатый бокал. – Да нет, пить не нужно – всё равно не оценишь, лучше понюхай. Чуешь? Авторитетно заявляю: ни один доморощенный коньячный спирт ТАК не пахнет.
– А что пахнет?
– "Курвуазье", разлива тысяча девятьсот семьдесят третьего года.
– Именно семьдесят третьего?
– Именно.
Я напряг извилины.
– Так это же…
– Правильно. Может, где-то еще и сохранилась крошечная партия оригинала, но, смею тебя заверить, друг мой: за бутылку "Курвуазье" семьдесят третьего года можно купить этот городишко вместе с потрохами, то бишь, с жителями, – учитель, отобрав у меня бокал, сделал маленький глоточек. – И какой отсюда следует вывод?
– Волшебство?
– Разумеется. Сидит на заводе господина Дуриняна маг с хорошим воображением, делает глоток оригинала, затем нюхает Пыльцу, и – вуаля.
– Сразу в бутылках.
– Именно! – начальник пружинисто вскочил и хищно прошелся по комнате. – Так что мы, друг ситный, нынче не старший оперуполномоченный майор Базиль М'бвеле со стажером, а Великий Заклинатель, Проводник в Другие Миры, унган Вася Лумумба. С ассистентом.
– И что изменилось? – опешил я. – Мы же, вроде как, они и есть… – учитель закатил глаза.
– Врать нужно, по возможности, только правду, падаван. Иначе спалишся.
…поднял меня среди ночи и велел лететь ко входу в гостиницу. Сунув ноги в штаны, натянув рубаху и прихватив ботинки, я полетел. С учителем, когда он в таком состоянии, лучше не спорить.
На улице ждало такси.
По дороге Лумумба объяснил, что во сне, вдруг, ощутил такой ужас, пустоту и отчаяние, что вкушать отдых далее сделалось абсолютно невозможным. Поднявшись, он тут же погадал на крокодильих зубах – я, впрочем, давно подозреваю, что были это клыки, выдранные у обыкновенного дикого кабана, но не суть… Зубы указали, что опасность исходит от холодных кожистых существ, одновременно как бы огненных.
Конец ознакомительного фрагмента.