Рассечение Стоуна
Шрифт:
Гхош уложил ребенка в кислородную палатку, сделанную из куска полиэтилена.
– Круп следует за корью на фоне недостаточного питания, вдобавок к рахиту, – шепнул мне Гхош. – Какой-то набор несчастий.
Он отвел Циге в сторону и на амхарском объяснил ей, что с ребенком, предупредил, что надо продолжать кормить грудью, «какие бы советы вам ни давали». Когда Циге пожаловалась, что ребенок плохо сосет, Гхош сказал:
– Все равно это его успокоит, он будет знать, что вы рядом. Вы – хорошая мать. Это нелегко.
Уходя, Циге попыталась поцеловать Гхошу руку,
– Я попозже еще раз попробую посмотреть ребенка, – сказал Гхош, выходя. – Вечером у нас вазэктомия. Доктор Купер из американского посольства придет брать урок. Принеси, пожалуйста, стерильный комплект из операционной. И включи стерилизатор у меня в квартире.
Я не отходил от Циге, чувствовал, что она совсем одна на белом свете. Ребенку лучше не становилось. Мне вспомнились лавки на Черчилль-авеню, туристы останавливались рядом, думали, здесь торгуют цветами, а оказывалось – венками. И гробиками размером с обувную коробку. Специально для младенцев.
По щекам у Циге катились слезы: ее малыш был самый больной среди детей. Прочие матери шарахались от нее, чтобы не сглазила. Я взял ее за руку, поискал в памяти слова, которые бы ее успокоили, и не нашел. Ребенок хрипел все сильнее, и Циге зарыдала у меня на плече. Как мне хотелось, чтобы Генет была рядом, – чем бы она там ни занималась у себя в Асмаре, горе матери было важнее. Генет изъявила желание стать врачом – для умной девочки, воспитывающейся в Миссии, это было, пожалуй, неизбежно. Вот только к больнице у нее было отвращение, и за Гхошем и Хемой хвостом не ходила. Я никак себе не мог представить, чтобы она сидела с Циге.
В три часа дня малыш Циге – ни дать ни взять утопающий, зафиксированный замедленной съемкой, – умер. Недостало сил дышать.
Младшая медсестра, как и полагалось по инструкции, бросилась под дождем в главный корпус, делая мне отчаянные знаки. Но я не двинулся с места. Родительскому горю нужен козел отпущения, и виноватым часто оказывается тот, кто случился рядом, кто старался помочь. Только я знал: Циге мне нечего бояться.
Через полчаса Циге с завернутым в погребальную тряпку тельцем на руках была готова отправиться домой. Прочие матери сгрудились вокруг нее, задрали головы и испустили свое лулу лулу лу, будто их горестное причитание могло защитить детей.
Я проводил Циге до ворот. Она посмотрела на меня глазами, полными боли. Я ответил ей долгим сочувственным взглядом. Она поклонилась и пошла прочь со свертком на руках. Мне было ее очень жалко. Страдания ребенка закончились, а ее – только начинались.
Доктор Купер прибыл ровно в восемь на посольской машине. Одновременно на своем «комби» приехал и поляк-пациент.
Гхош изучал технику вазэктомии еще интерном, его учителем был сам Джавер, индийская знаменитость, которого Гхош охарактеризовал так: «Маэстро перевязки протоков, лично ответственный за миллионы нерожденных». Операция была для Эфиопии в новинку, и теперь все больше экспатриантов, в особенности католиков, обращалось к Гхошу за операцией, которую в их родных странах почему-то не делали.
– У меня к вам деловое предложение,
– А я знаю эту особу? – спросил Купер.
– Вы имеете честь говорить с ней, – засмеялся Гхош. – Как видите, я лицо, непосредственно заинтересованное в том, чтобы подготовить вас наилучшим образом. Мой ассистент, Мэрион, поможет мне оценить ваши навыки. Мэрион, ни слова Хеме о моих планах. Вы, Купер, тоже держите язык за зубами.
У Купера была прическа ежиком и торчащие квадратные зубы. Сильный американский акцент резал ухо, но Купер так приятно растягивал слова, так располагал к себе своими мягкими, любезными манерами, будто жизнь доселе доставляла ему одни радости и никогда не переменится к худшему.
– Увидел, сделал, освоил, так ведь, старина? – рассмеялся Купер.
– Воистину так, – ответил Гхош. – Сама по себе операция легкая, но есть свои тонкости. Я всегда велю пациентам сделать накануне клизму, ибо ничто их так не напрягает, как запор. В клизму добавить теплое молоко с медом и держать кружку Эсмарха повыше, вот что я рекомендую.
– Помогает?
– Еще как! Вот бы как я это определил: если пациент как раз пьет виски с содовой, стакан валится у него из рук.
– Уловил, – усмехнулся Купер.
– Я также прошу пациента принять до операции теплую ванну. Расслабляет. – И Гхош добавил вполголоса: – А также положительно воздействует на мой орган обоняния…
Пациент не произнес ни слова. По словам Гхоша, он был консультантом Экономической комиссии по Африке, экспертом по контролю за рождаемостью и отцом пятерых девочек. То, что ему уделяется столько внимания, его не пугало.
– Если не начнем, то никогда не кончим, так что лучше начать, правда? Мэрион, обогреватель, будь так любезен. (Я уже включил электрический обогреватель под столом.) Вот первая оговорка: если не хочешь, чтобы мошонка съежилась, а яйца убежали к подмышкам, в помещении должно быть очень тепло. Вторая оговорка: релаксация, снятие психического и мышечного напряжения. Это очень важно. Барбитурат или наркотик могут помочь. Рекомендую одну унцию виски «Джонни Уокер». Красная или черная этикетка, неважно. Замечательный релаксант. Только не забудьте, налейте также и пациенту.
Купер размеренно захохотал.
Надеюсь, он заметил, сам я обратил на это внимание еще раньше. Когда интимные части пациента обнажились, даже несмотря на то, что в комнате было тепло, мошонка поджалась, a musculus cremaster [78] поднял яички. Только после хорошего глотка виски (употребленного внутрь пациентом именно в эту минуту, никак не раньше) мешочек опал.
Оба хирурга были в перчатках. Гхош тщательно продезинфицировал операционное поле и обложил стерильными салфетками.
78
Мышца, поднимающая яичко.