Рассекреченное королевство. Испытание

Миллер Ровенна

– Моя сестра как-то принесла одну книгу домой… там было про леди Виолу.

Пальцы мои, несмотря на удушающую жару летнего дня, превратились в ледышки.

– И что там про нее было?

– Я прочла лишь пару страниц, больше не вынесла… Там описывались всякие извращения. Намеки, что она любит женщин и совращает знатных леди, невинных девушек и даже принцесс.

Алиса, смущенная моими вопросами, вжалась в прилавок, словно надеясь слиться с ним и исчезнуть в его глубинах.

Все понятно – книжонка полна сплетен про Виолу и ее долговременную связь с Аннетт. Наверняка она порицает не только личную жизнь и поведение

Виолы, но и обвиняет ее в пренебрежении своим долгом и праздности.

– Это – в корзину, – скомандовала я скорее не Алисе, а самой себе.

Двумя пальцами подобрав с пола книжонку, я пригляделась к издательской марке и узнала в ней фирменный знак одного из наиболее уважаемых издательств Галатии. «Приспешники знати, – подумала я, – которые по дворянской указке вбивают людям в голову, что сторонники «Билля о реформе» все как один безнравственны, сумасбродны и пляшут под дудку кукловодов-пеллианцев».

– Ладно. Как поступим с Хедой?

– Простите, я зашла слишком далеко, – густо покраснела Алиса.

– Я так не думаю. Ты вскоре станешь полноправной хозяйкой, да и в любом случае подобной дряни, как эта книга, здесь не место. Надеюсь, Хеда обдумает свое поведение и признает твою правоту. Но все-таки, как мы с ней поступим?

– Я… Мне кажется, будет неправильным ее за это уволить, – осторожно начала Алиса. – Это ее первый промах, хотя и не маленький. И…

– И – что?

– Она никогда прежде не работала в ателье. – Алиса намекала не только на профессиональные качества Хеды, но и на ее воспитание, окружение, даже на цвет лица.

– Такого опыта не было почти ни у кого, кого мы нанимали, – напомнила я. – Ни у пеллианок, ни у галатинок. Привыкай – тебе надо обучать их не только швейному делу, но и поведению, рабочей этике.

Алиса затравленно кивнула, словно нашкодивший ребенок, хотя я ни в чем ее не упрекала. Мы молча взялись за работу, и под вечер она, сжав губы в нитку, ушла пораньше, чтобы заскочить к Хеде. Через час я заперла магазин, вышла на крыльцо и чуть не споткнулась о сидевшего там на страже мальчугана в красном колпаке. При моем появлении он поспешно вскочил.

– Чем обязана? – изумилась я.

– Мне надо передать вам это.

Он протянул мне сложенное несколько раз и запечатанное письмо. Бумага была дешевой, впрочем, как и способ доставки. Нанять мальчишку-посыльного дешевле, чем заказать пинту эля.

Я нащупала в кармане монетку и протянула ему в благодарность за услугу. Но мальчуган замолотил руками.

– Я не ради денег, я ради правого дела!

– Какого дела? – Брови мои поползли вверх, и я с удивлением уставилась в его открытое, честное лицо, запачканное придорожной пылью. Мальчугану от силы было лет десять.

– Красных колпаков. Я знаю вашего брата, – похвалился он, видимо уверенный, что подобное знакомство выгодно отличает его от остальных мальчишек, состоящих на побегушках у Красных колпаков.

– Понятно. Спасибо.

Я открыла письмо, и мальчуган как сквозь землю провалился.

Почерк был мне незнаком, письмо не подписано, но я сразу догадалась, что оно от Нико.

«Я бы никогда не позволил себе вмешиваться в твои свадебные дела и подсчет стежков, однако до меня дошли некоторые слухи. Оказывается, ты так намозолила глаза цвету нашей нации, что, поговаривают, тебя хотят убрать с политической арены.

Слухи, конечно, слухами, но исходят они из окружения короля. Не спрашивай, кто мне об этом сообщил, все равно не скажу.

Не только мы, похоже, приветствуем насилие…»

Нико вложил в письмо вырезку из журнала для истинных аристократов и неродовитых богатеев, на которой была изображена черноволосая женщина, сжимающая в руке колпак – предположительно красный, хотя что можно сказать о цвете на черно-белой картинке – с воткнутой в него вязальной иглой и развевающейся на ветру нитью. Женщина стояла под виселицей.

Я сложила письмо и сунула его в карман. Меня затрясло, как в ознобе. Само собой, никуда не деться от толков, что голос, который ратует за реформы и к которому прислушиваются принц и его близкие, слишком громок и его пора заткнуть. От толков, что пора покончить с пронырливой выскочкой, всеми правдами и неправдами пробивающей себе дорогу на самый верх. Однако все это не более чем пустые домыслы: правящая элита никогда не пойдет на то, чтобы посеять раздор между своими членами и нарушить закон, который сама же и призвана хранить и соблюдать.

Это всего лишь сплетни, и незачем Нико меня стращать. И все же, пока я шла домой под теплыми лучами заходящего солнца, меня колотило от холода.

13

«Билль о реформе» не давал горожанам ни минуты роздыха: едва в него вносились какие-либо поправки или изменения, город тотчас же наводняли листовки и памфлеты. Эмми рассказывала, что Красные колпаки собирались под окнами зала заседаний послушать дебаты и чутко ловили каждое слово: от них не ускользали ни изысканные выверты, ни логические несуразицы в речах выступающих. По вечерам они печатали листовки на дешевой бумаге и на следующее утро распространяли их по всему городу, вызывая ожесточенные споры в каждом кафе и в каждой кондитерской каждого квартала.

Помимо памфлетов и бюллетеней с комментариями, выходивших почти ежедневно и висевших на всех столбах, желтые газетенки и даже некоторые солидные журналы выпускали карикатуры и шаржи, которые – в зависимости от взглядов главного редактора – восхваляли и шельмовали либо сторонников Билля, либо его противников. Меня в прессе поносили не раз, изображая в виде мерзкой уродливой пеллианки в мешковатом платье, с вязальной иглой в одной руке и флакончиком крысиного яда в другой.

Эту оскорбительную картинку я и показала Теодору как-то вечером, когда мы, изнуренные словесными баталиями, словно вирус поразившими таверны, концертные залы и аристократические салоны, укрылись в тишине и покое его дома.

– А ты вязать-то умеешь? – усмехнулся Теодор, вглядываясь в газетную вырезку.

– Очень плохо. Но именно так, как я понимаю, образованная часть населения и представляет себе процесс наложения чар.

– Мне кажется, ты делаешь из мухи слона. – Пожав плечами, Теодор скомкал отвратительную картинку и запустил ею в мусорную корзину возле потухшего камина: когда осенью камин растопят, бумажка полетит в огонь.

Но все пасквили и листовки, все памфлеты и прокламации, все карикатуры и пародии Теодор сжечь не мог. Они наводнили город словно грязевые потоки, ринувшиеся с гор после урагана, затопили кварталы и улицы, замарали честные имена последователей реформ.