Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Обычно я поднимаюсь первым, приношу Эйлине чай и мчусь в ванную; она между тем встает и готовит завтрак. Но в это утро, проснувшись от будильника и выключая его, я обнаружил, что я один. Тут же отправился вниз. На кухне Эйлина жарила яичницу.
— Не знаю уж, чего захочется Бонни, — сказала она, — вот и решила состряпать что-нибудь посущественнее всегдашнего.
«Всегдашнее» — это каша с сухофруктами и орехами, тосты да мед или варенье.
— Сейчас отнесу ему чай и спрошу. Захочет поваляться, пусть его. Сварить яйцо или бекон поджарить сумеет и сам.
Но чай наливать я не торопился, а приласкал Эйлину. Помню, когда я впервые увидел ее, мне было
— Гордон…
— Да? — Сердце у меня екнуло и тут же бешено заухало.
— Можно спросить тебя?
— Ну конечно.
— Обещаешь ответить по — честному?
— Если знаю что отвечать.
Ладонь мне жалило грубое итальянское одеяло, ярко, до рези в глазах оранжевели обложки книг на стеллажах, сооруженных ею из планок и кирпичей; литая скульптура женщины с ребенком подле массивной каменной пепельницы на низеньком столике, пестрота разноцветных открыток от приятелей из-за границы на полке дешевенького камина. Все встало перед глазами сызнова: темные завитки ее волос, отливающие бронзой, цепляющие высокий ворот джемпера, легкий изгиб спины — она сидела, опершись на руку, вполоборота ко мне. Подробности отчеканились в памяти, словно смотрел я в последний раз.
— Ты продолжаешь встречаться со мной из чувства долга? Обязан, дескать, проявлять доброту?
— Откуда вдруг такой вопрос?
— Ты же обещал ответить честно.
— Но сначала смысл разъясни.
— Понимаешь, у меня такое чувство, что ты переменился. Раньше, расставаясь, ты всегда условливался о новой встрече, теперь говоришь — звякну на днях. И видеться мы стали реже.
— Эйлина, ты к нам в город приехала недавно. Мне не хочется связывать тебя. Могут же появиться еще приятели… Вот и стараюсь не отнимать возможность выбора. Не чересчур навязываться со своим обществом. Считаться с твоими желаниями.
— Но ты стал скованным. Редко смеешься, даже… холодноват.
— Все правда. Я стал другим. Изменились обстоятельства, а с ними я. Для меня, по крайней мере, переменилось все. Беда в том… Я не знаю, переменилось ли для тебя.
— Нет. Для меня — нет, — помолчав, ответила девушка. Она не отрывала глаз от огня.
— Нет?
— Нет… все осталось по — прежнему. Стало глубже и сильнее. Это вот верно.
Я испустил облегченный вздох. Эйлина, полуобернувшись, улыбнулась застенчивой, прелестной улыбкой. Поставив бокал на стол, я пристроился рядышком на подушке.
— Ну, юная дама, вы сняли тяжкий груз с моей души.
— А
Я поцеловал ее.
— Болезнь нашего века, — продолжала Эйлина, голос ее, повеселев, звенел легко, радостно, — все стереотипы традиционного ухаживания полетели кувырком. Запутались мы вконец, по каким правилам поступать.
— Зато неопределенности убавились. Меньше риска остаться в проигрыше.
— Ну, может…
Я опять поцеловал ее. Она допила кофе и хлебнула бренди из моего бокала.
Теперь на кухне Эйлина улыбнулась обычной своей улыбкой — приопустив веки — и пощелкала меня по носу указательным пальцем — ее излюбленный жест, означавший в зависимости от обстоятельств то удовольствие, то шутливое порицание.
— Давай, давай, неси Бонни чай и спроси заодно, спустится он завтракать или нет.
С Фрэнсис Маккормак познакомил меня один университетский приятель. Университет располагался близко, и на выходные я возвращался домой. Фрэнсис была симпатичная девушка, высокая, тоненькая, голубоглазая, с рыжевато — золотистыми волосами. Росла она в богатой семье, но городок у нас не так уж велик, так что деньги не отгородили ее глухой стеной от других. Да и отец ее, строитель, стал процветать лишь на волне недавнего строительного бума. Они были католики, а мы числились протестантами. Влюбился я моментально и безоглядно. Тут уж не до религиозных разногласий! Фрэнсис исполнилось восемнадцать, она раздумывала, чем заняться после окончания католической женской школы. Мне шел двадцать первый, а Бонни был примерно на год старше Фрэнсис. Она согласилась прийти на свидание. Во вторую встречу я познакомил ее с Бонни. Третьего раза у меня уже не случилось. Договорились увидеться, но она не пришла, потом несколько раз уклонялась от встречи, и я сыграл отбой. Девушка исчезла с моего горизонта. По слухам, Бонни завел себе подружку, и мать подшучивала по этому поводу, но брат ловко заминал все домашние разговоры про это, и лишь год спустя я узнал, кто была его девушка.
Как-то субботним вечером я выходил из пригородного паба милях в двух от города, и тут меня окликнула Фрэнсис. Она стояла у приземистого двухместного «траймфа» в дубленочке, белом джемпере и тесных черных сапожках выше колен — не видывал этаких. Не девушка — картинка. Лучится красотой и здоровьем, укрытая от невзгод и бед внешнего мира коконом материального благополучия. Конечно, я на нее был разобижен, но отчетливо понимал, что уязвим для ее чар не меньше прежнего.
— Хэлло, Фрэнсис! А я тебя в зале и не заметил.
— Гордон, ты домой?
— В общем, да.
— Прыгай, подвезу. Мне нужно с тобой поговорить.
— Видишь ли, я… — Приятель мой уже забрался к себе в машину и запустил мотор.
— Разговор очень важный.
Паб закрывали. Посетители прощались друг с другом; срывались, объезжая нас, машины. Во взгляде девушки читалась какая-то безысходность. В стылом воздухе с ее раскрытых губ плыли облачка.
— Ладно, погоди. — Я подошел к машине Ричарда и постучал по стеклу: — Слушай, ты не очень обидишься, если я доберусь другим транспортом?
— А шофер кто?
— Понимаешь, мы с ней очень давно не виделись…
— Поразузнай там, не найдется ли у нее сестренки — двойняшки.
— Ну извиняй, старик. — Я пообещал, что зайду к нему в следующий приезд, и он укатил. Мы с ним планировали купить рыбы с картошкой и отужинать прямо в машине. Интересно, что соблазнительнее рыбы с картошкой могла предложить мне Фрэнсис? Затевать с ней игру по новой я не желал. Я уже занес девушку в категорию желанных, но недосягаемых.
Фрэнсис села за руль, а я примостился рядом.