Рассказ о себе
Шрифт:
– Интересно, что вы чувствуете на людях, которым причинили такой большой ущерб? – горько спросил милиционер похитителей.
– Ничего, – смиренно отозвался альбинос.
– А вам краснеть надо, стыдиться надо! – рассердился милиционер. – Люди работали, старались, сажали цветы, ухаживали за ними, а вы чужой труд себе присвоили, нетто это порядок?
– Нет… – прошептал альбинос.
И черноголовый решительно подтвердил:
– Нет!
– Ну вот, хорошо, хоть сами поняли, – с облегчением сказал милиционер. – А как было бы вам лучше сделать?
– Самим
– То-то факт, самим!.. Для чего же вы крали цветы? Для продажи?
– Чтоб на окно поставить! – в голос сказали оба.
Милиционер даже растерялся:
– Это кто же надоумил вас так говорить? Ленька, что ли?
– Ага! – наивно подтвердил альбинос.
– Видали? – обратился ко всем дачникам милиционер. – Я их на шоссе взял. Носились за извозчиками и совали седокам букеты, а сейчас нахально врут, что воровали ради домашней красоты. Это все Ленька, настоящий рецидивист!
– А где тот чертов Ленька? – спросил кто-то из дачников.
– Лесом ушел. Его нешто поймаешь! За версту опасность чует. Настоящий рецидивист! – повторил он убежденно, даже с удовольствием, и раскрыл планшет. – Придется акт составить.
Похитители переглянулись, враз сморщили носы и тонко всхлипнули.
– Ну-ну! – сказал милиционер. – Без дураков. Это вас тоже Ленька научил?
Альбинос прервал скулеж.
– Ага! – Он отнюдь не был наивен, как поначалу казалось, просто ему хотелось свалить все на Леньку. – Дяденька, а я и в саду-то не был.
– Как не был?
– Побоялся. Я на дороге ждал.
– Видали! Настоящее ограбление по всем правилам: двое дело делают, третий на стреме. Это, конечно, Ленькина наука!.. Тебя как звать?
– Серенька.
– Сергей, значит, а фамилия?
– Костров.
– Отец где работает?
– Отца у нас нету: от живота помер.
– Вон что! А кто у тебя в семье есть?
– Мамка… – Он подумал и добавил как о чем-то не стоящем упоминания: – Сеструха еще.
– Старшая?
– Какой там – ползунок!
– А тебя как звать? – обратился милиционер к черноголовому.
– Петька… Петр Васильевич Кузин, – ответил тот, заглядывая в планшет милиционеру. – Отца нету, мать на станции работает.
– Постой, Петр Васильевич, не спеши. Отец-то где?
– Ушел, когда я еще маленький был.
– Понятно. Вишь, сам же себя большим считаешь, а ведешь кое-как. Братья, сестры есть?
– Брат Колька.
– Младший?
– Старший.
– Что же он тебя уму-разуму не научит?
– А когда?.. Он в депо учеником, домой редко приходит.
– Про Ленькину семью вы знаете?
– Чего знать-то?.. Он да мать.
– Отец где?
Они заговорили враз, перебивая друг друга:
– У него отец в Гражданскую погиб… На Гражданской войне убили… под этой… как ее?.. – И оба замолчали, не в силах вспомнить, где убили Ленькиного отца.
Не знаю, правда ли это или так подучил дружков говорить многоопытный Ленька, но милиционер поверил им, а может, сделал вид, что верит. Он учинил весь этот как будто строгий, придирчивый допрос, чтобы
– Безотцовщина! – вздохнул милиционер. – Экая беда, право! Придется матерей штрафовать.
Альбинос снова заныл, а чернявый уронил свою нагуталиненную голову.
– Зачем это? – сказала хозяйка, вновь нехотя вплывая в действительность. – Конечно, нехорошо так варварски уничтожать цветы. Лучше придите, попросите, мы никогда не откажем. Но штрафовать – это, право, лишнее!
Ребята поняли, что помилованы.
– Мы больше не будем! – вскричали они так бодро, что всем стало ясно: будут, за милую душу!..
– Не хочется их отпускать, – стал ломаться милиционер. – Хотя они что – мелюзга. Ленька – главная язва… – И кровожадно наказал помилованным: – Вы предупредите товарища: попадется – пощады не будет!..
Мог ли я думать, что через несколько дней сам приму участие в набеге на соседский сад под водительством неукротимого Леньки?..
Познакомился я с Ленькой случайно – на Уче. Я плыл на хозяйской плоскодонке, неловко орудуя единственным да к тому же обломанным кормовым веслом, когда из воды раздался голос:
– А ну, давай к Акуловской!..
Я успел испугаться, прежде чем обнаружил маленькую, в цыпках, руку, уцепившуюся за корму. Страх сразу прошел, и я разозлился:
– Отчаливай!.. Мне в другую…
– Я что сказал?! К Акуловской, зараза!.. Хуже будет! – в бешенстве закричал невидимый пловец.
Корма чуть опустилась, и над ее краем показалось искаженное яростью, бледное, крапчатое, облепленное мокрыми, со ржавчинкой волосами лицо моего сверстника. Что-то бессознательно тронулось во мне навстречу злобному мальчишке. И еще до того, как я догадался, что это Ленька, мне захотелось подчиняться ему и помогать.
– Ладно, залезай в лодку, – сказал я.
– Греби, сволочь! – И он плеснул в меня водой.
Теперь у меня не оставалось сомнений, что это Ленька. Он, видно, снова скрывается от преследователей и потому не хочет вылезать из воды. Я заработал веслом и быстро отбуксировал его в прибрежный орешник под Акуловой горой. Здесь его уже поджидали знакомые мне Серенька и Петр Васильевич. Они меня тоже узнали и что-то шепнули выбравшемуся на берег атаману. Он глянул через плечо и усмехнулся странно – без улыбки, но ничего не сказал. Приятели вручили ему одежду: латаные-перелатаные штаны, которые называют «ни к селу ни к городу», – на вершок ниже колен, сетку с взрослого мужчины и ботинки. Эти ботинки были до того изношены, что кожа их стала тоньше, мягче и податливее лепестков тюльпанов. Но Ленька с редким достоинством надел «ни к селу ни к городу», заправил в них необъятный подол сетки, обулся и подтянул веревочки, заменявшие шнурки. Он удивительно ловко поместился в своей убогой одежде и выглядел чуть ли не франтом. Это происходило оттого, что он замечательно двигался: мягко, упруго, изящно, и одежда послушно следовала каждому его движению. Его привыкшее ускользать от опасности, хорониться, спасаться тело обладало бесшумной, звериной грацией.