Расскажи, как надо жить
Шрифт:
Начальница цеха, куда я только устроилась, плюет мне на фартук и в очередной раз восклицает:
– Приперлась, сука толстая, теперь обучай тебя!
– Но я впервые у станка, – возражаю я с дрожью в голосе, – я еще не знаю, как работать и что мне делать.
– Да мне насрать, жиробаска ты непутевая! – орет она, брызгая на меня слюной. Уж лучше бы она сразу плюнула. – Вы, русские, москвички хитро сделанные, на нас выживаете! А мы работать должны за пятерых, чтобы вы получали такую же зарплату, как и мы! Убила бы суку!
Такого я выдержать не в силах. На глазах наворачиваются слезы. Несправедливо!
За что она со мной так? Я всего два часа у станка и сделала всего одну ошибку, карой за которую мне стал ушат помоев и обильно смазанное слюной лицо. Эта смена и три последующие – стажировка на заводе, мне ее не оплатят, зато наверняка руководство выпишет этой хамке премию за стажировку нового сотрудника. Ну почему она считает, что я буду лениться и не работать, а все взвалю на ее плечи?
Мордовка, так ее называют за спиной другие сотрудник, развернулась и ушла, оставив меня одну. Я выхожу за ней следом в общую раздевалку из туалета. Женщины громко что-то обсуждают, сидя где попало – кто-то облокотился о стену, кто-то прямо на полу, а кому-то досталось место на колченогом табурете. Счастливицы. Чувствую, как свело спину, кажется, я не сяду даже если сильно захочу. Я снимаю маску, наподобие медицинской только сотканной из более плотного материала, стягиваю фартук и бросаю в утиль.
Есть не хочется, зато хочется курить. Я вынимаю свою сумку из ячейки, которая не запирается и в принципе любой может ее забрать или хорошенько в ней пошарить. Где чертова зажигалка? Ну всегда так – пачка толстых сирагет лежит на виду, а маленькая черненькая зажигалка не понятно где. Я усиленно потрошу сумку, а когда наконец нахожу потерю, над головой завыла сирена. Женщины бросают свои недоеденные бутерброды, закрывают пластиковые контейнеры с домашними салатами и отбивными, прячут все в сумки. У выхода уже собралась очередь за новыми халатами, слышен стрекот скотча, которым надлежит перетягивать заднюю часть перчаток, чтобы они не свалились во время работы.
– Толстуха, ты вообще первой должна быть у станка, – орет мордовка, завязывая фартук. Ее глаза смотрят злобно, без какой-либо человечности или сочувствия. Я прячу сигареты обратно в сумку и встаю в очередь.
Раздатчица швыряет мне в лицо фартук и пару перчаток. Я натягиваю все на себя.
– Что ты медленная такая! Толстуха! Быстрее давай! Работа не ждет!
Я замотала скотчем сначала одну, затем другую перчатку и покорно поплелась за мордовкой. Ее внушительных размеров ягодицы явно больше моих. Важно перекатываясь, как валуны в шторм, они сообщают всем, что эта мордовка – важная шишка в цеху мясного комбината. В цеху мордовки, мы делаем очень важную и ответственную работу – пакуем сосиски в пачки по полкилограмма, ровно десять штук в упаковку. А есть еще цеха, в которых пакуют по килограмму и по два в пачку. Там женщины убиваются за одну смену полностью, рыдают прямо в намордниках.
Сосиски вываливают на стол справа от меня, а по контейнеру передо мной едут упаковки,
Мордовка вскоро не выдерживает и швыряет в меня упаковку с сосисками.
– Сука рукожопая! – Орет она. – Сколько я могу за тобой все переделывать?
Сосиски прилетают мне в лицо, достаточно сильно, мокро и унизительно. Они распадаются, рассыпаются под ногами. Я пинаю их под конвейер, стараясь держать себя в руках. Женщина напротив меня делает вид, что ничего не происходит. Она уже разрезала сосиску на пять частей и теперь тихонько просовывает кусочки под намордник в рот. Не дай бог охрана увидит, за каждую сосиску вычтут семьсот рублей из зарплаты. А камеры установлены напротив каждой комплектовщицы.
Я беру себя в руки и снова приступаю к работе. Если я не буду совершать ошибок, то мордовка перестанет на меня кричать? Все, что было мне сейчас нужно, чтобы меня оставили в покое, дали сосредоточиться – и у меня все получится.
Ведь я не глупая дура, не безмозглая! Нет, я сноровистая, терпеливая и руки у меня пришиты куда нужно. Просто сейчас нелегкий период в моей жизни, и это новая работа, новый опыт. Я никогда не работала руками, и этот навык мне нужно приобрести, чтобы я могла им пользоваться в рабочих целях. Ну почему не понятно, что человеку нужен опыт? Почему эта женщина на меня орет, кидается сосисками?
Чувствую, как к глазам снова подступают слезы. Ника, Ника! Видела бы тебя сейчас мама! Но ее тут нет, и я никогда не позволю себе рассказать ей о сегодняшнем дне и о последующих, если все так и будет продолжаться. Я не стану волновать маму, ни за что на свете. Ничего исправить она не сможет, а переживать будет, еще как! Нет, это исключено.
Но, боже мой, как хочется после смены поехать не домой, а к родителям, зарыться в теплое одеяло, чтобы мама легла рядом, гладила меня по голове, как в детстве, и тихонько напевала мою любимую колыбельную. Отец будет сидеть в своем кресле в очках с толстыми стеклами и читать газету с безразличным видом, а в душе рваться к нам, в кровать. Но он же мужчина, кремень! Все эти нежности не для него!
Я смеюсь про себя. Папа всегда был мужественным и редко проявлял чувства, а когда все же снисходил, то предела этой нежности не было. Мы были счастливой семьей… Но время идет, мне уже двадцать шесть, пора становится самостоятельной.
Из родительского дома я ушла в двадцать, когда училась на третьем курсе университета международных отношений. Родители жили далеко, в Котельниках, а бабушкина квартира, которая после ее смерти досталась мне, была в десяти минутах пешком от «Водного стадиона». И под предлогом более близкого расстояния к университету я перебралась в бабулину «однушку». Родители, конечно же, пришлось разориться на ремонт. Кварьтра получилась уютной. Сразу видно, сделано с любовью.