Расскажи мне про Данко

Терехов Николай Фёдорович

Вспомнил Калошин, как в тайге на соболя ходил.

— Идешь, бывало, по свежему следу, — рассказывает он Крамарову. — Вдруг след обрывается. Значит, наверху где-то сидит.

Глядишь наверх — не видно. Бывало, так затаится, что и не увидишь, пока не шевельнется…

Крамаров — боец догадливый. Смекнул, куда клонит старшина. Спросил:

— А если бы снайпер шевельнулся?

— Как сделать, чтобы шевельнулся?

Крамаров — боец смекалистый. Стал думать. А что придумаешь такое, если до этого немца далеко? Долго ломал голову

Крамаров. Ведь надо так сделать, чтобы немец шевельнулся, но не стрелял.

— Достать бы «языка», — неожиданно сказал Крамаров Калошину.

— Зачем?

— Вот зачем. Выкопал бы я ночью во-о-н там, у самой насыпи, окоп. Посадил бы в него языка и заставил бы его утречком заорать: «По-мо-ги-те!» По-немецки заорать, конечно. Не железные же нервы у того снайпера.

— Попробуй. Может, и не железные.

Пошел Крамаров к командиру. Рассказал ему о своей задумке.

— Это не проблема. У меня их в подвале целая дюжина. Выбирай любого.

— Мне какой поголосистее.

— Они там все голосистые.

— А толмача у нас нету? — спросил Крамаров.

— Какого еще толмача? — не понял командир.

— Ну переводчика, — пояснил Крамаров. — У меня с немецким слабовато. А мне с ними поговорить надо.

— Чего нет, того нет, — пожал плечами командир.

Спустился Крамаров в подвал. Немцы в угол жмутся. Трусят. Крамаров стоит, разглядывает каждого. Вспоминает немецкие слова, которые за год войны узнал. Вспоминаются совсем не те, которые нужны. «Хенде хох» — руки вверх значит. Или «шнель» — быстрее. А ему нужно спросить: как будет по-немецки «помогите»?

— Вы по-русски понимаете? — спросил он.

Молчат.

— Ну, вот ты, — ткнул пальцем в грудь худощавого глазастого немца.

Тот спрятался за спины пленных.

— Как же ты, такой трусливый, хотел меня завоевать? Ну, а ты понимаешь по-русски? — спросил другого.

— Плехо понимайт. Плехо,- — сказал немец, а Крамаров обрадовался.

— Это ничего. Научишься. Знаешь, как по-вашему «помогите»?

Немец не понимал. Видно, за год не очень много узнал по-русски. Крамаров решил объясниться жестами. Взял себя за горло рукой да как закричит:

— По-мо-ги-те!

Дверь распахнулась, в подвал влетел командир с автоматом. Смотрит и ничего не понимает, Крамарова никто не трогает.

— Извините, товарищ командир. Это я общий язык с ними ищу.

— Я уж думал они тебя порешили, — сказал, выходя, командир.

Крамаров продолжал объяснять:

— Вот, если меня за горло схватят, я кричу «по-мо-ги-те!» А ты? Ты как кричишь?

— Хельфт, — догадался немец. — Их руфе хельфт.

— Хельфт? А «руфен» — это по-русски «кричать»?

— Да, «руфен» — это «кричьять».

Крамаров приказал:

— Ну-ка, руфен хельфт. Да погромче.

Немец закричал.

— Плохо. Зер шлехт, говорю. Ну-ка ты, — подступился Крамаров к глазастому. — Трусливые бывают голосистыми.

У этого голос оказался очень звонким и резким. Но

с ним нужно позаниматься. Крамаров вывел его из толпы.

— Случаем не артист?

Немец закрутил головой. Не артист, значит.

— Ничего. Я из тебя сделаю артиста. Ну-ка, давай руфен хельфт.

И снова плохо. Долго бился Крамаров с этим артистом. Наконец разозлился. Поставил немца к стенке. Вскинул автомат… Сейчас выстрелит. Немец с перепугу так заорал, что у самого Крамарова по спине холодок прошел.

— Гут! Зер гут! — похвалил Крамаров артиста.

Теперь немец понял, в чем дело, и кричал хорошо.

Рано на рассвете они были уже в яме. Крамаров выждал, когда получше высветятся снайперские укрытия. Скомандовал немцу. Тот присел и, будто к его горлу приставили нож, завопил:

— А-а-а! Хе-е-ельфт! Хе-е-ельфт!

Нервы у снайпера оказались не железными. Он резко повернул голову в сторону кричащего. И выдал себя. Для Калошина нужна была всего лишь доля секунды. Выстрелил и снял хитрого снайпера.

— Калошин! Как там? — спросил Крамаров товарища из ямы.

— Нету больше снайпера! — ответил тот.

Крамаров на радостях даже руку пожал немцу.

— Хороший артист из тебя получился. Говорю, зер гут артист из тебя получился, — похвалил он.

Немец понял, улыбается.

Затишье продолжалось. Теперь Калошин держал под контролем вражеские позиции.

ДООБМАНЫВАЛСЯ

С того дня, как старшина Калошин снял немца, он из обычных стрелков перешел в снайперы. Лежит однажды он в укрытии, следит за фашистами. Вдруг видит, из окопа немец торчит, по самую грудь высунулся и на наши позиции смотрит. Калошин взял его на мушку, но стрелять почему-то не решался. Подозрительным показался ему этот наблюдатель. Чего бы это он торчал вот так смело. Немец опустился. А немного погодя снова поднялся. И показалось Калошину, что уж больно неестественно поднимается немец. Как-то немного боком, вроде бы кто его выдвигает. «Уж не чучело ли это?» — думает Калошин. Смотрит через прицел: человек, настоящий немец, а стрелять не спешит. Нельзя снайперу выдавать себя. Надо стрелять тогда, когда абсолютно уверен.

Снова спрятался немец, снова выбрался. «Ну-ну. Давай, хитри», — думает Калошин. И вдруг снова поднимается немец. Точно такой же. Но заметил старшина, что была в движении этого немца осторожность.

— Ишь ты, — сказал немцу Калошин, — думал и на этот раз приму тебя за чучело? — И нажал на спусковой крючок.

Видел старшина, как наблюдатель, опрокинувшись на спину, взмахнул руками.

Дообманывался.

ВЕСЕЛАЯ ЖИЗНЬ