Рассказики под экстази
Шрифт:
Уехать – это слово слишком часто остается всего лишь словом. Нельзя больше грезить словами, нужно их переживать. Брийян, брильянтовый мальчик, пялится на истерические небоскребы мировой столицы сквозь мутные стекла такси. Идея сбежать из Парижа пришла ему в голову, когда он рассеянно беседовал с Мартой, мордастенькой, но очень богатенькой американочкой. Она подцепила его у края бездны, на широком балконе некоей квартиры с шикарным видом на город, и выдала длиннейший монолог о неподвижности своей жизни. Под угрозой обморока от скуки Брийян на середине нескончаемой фразы предпочел слинять, смыться из города и надраться в самолете.
Эта история начинается около половины шестого утра, однако ее герою было бы затруднительно
Полная луна наколота на шпиль ярко освещенного Крайслер-билдинга. У Брийяна кончилась бумага для косячков, и он обречен задумчиво теребить в кармане бесполезную травку. Мусорные баки переполнены, их содержимое вываливается на тротуар; босоногий чернокожий, дремлющий на теплой решетке метро, проводит политику протянутой руки. Нет, сегодня Брийян блевать не будет, ни за что не будет. И голова останется ясной, надо только не смешивать больше напитки. В конце концов, можно бороться с действительностью множеством иных способов, кроме еженощной отключки… Разумеется, способов более опасных. Но чаемое забвение всегда неизменно: время застывает, процесс непрерывного становления прекращается, сменяясь вечным настоящим. И наплевать на обстоятельства места и времени: наступил ли уже день? Что за люди вокруг толкутся? Где джин? Зачем этот диск? Все делается зыбким, и можно с остекленевшим взглядом лунатически пропарывать толпы, блуждать по косоглазым улочкам среди кошмаров и клошаров и с блаженной улыбкой задрыхнуть хоть головой в канаве, хоть удобно растянувшись на голой женщине после безуспешных попыток ею овладеть.
Для Брийяна элегантность «конца века» не есть нечто преднамеренное. Подобно деньгам и порокам, его дендизм – врожденный, вторая кожа. Сегодня он непризнанный художник или киберпанк с электроникой в голове. А вот завтра… Неужели он снова станет пресыщенным папенькиным сынком, на что указывает, возможно ошибочно, его пристрастие к шляпам, серьгам и марксистским революциям?
Между тем сейчас так недурно бы поспать. Но Брийян только что проглотил желатиновую капсулку, отбившую всякий сон. Он вышел на улицу, даже не чмокнув хорошенькую официантку. Мокрый тротуар под его ногами поблескивает, словно бездна, извергающая тысячи падучих звезд. Он едва не сиганул под громадный желтый грузовик, но передумал. Передумал единственно потому, что интереснее быть раздавленным изнутри, чем снаружи. Дождь падает длинными туманными шнурами (размытый боковой свет китайских ресторанчиков смешивается с клубами белого пара, извергаемого окнами прачечных). Брийяну захотелось немного пройтись, и он решил не заглаживать назад волосы: обжигающий дождь займется этим сам. А что грим потечет, так оно и лучше: чтобы сделаться настоящим привидением, бледного лица маловато.
Сейчас, пока по ржавым железным лестницам ползет рассвет, Брийяну хочется только одного: не спускаться вниз до завтрака. Вся его жизнь есть не что иное, как бесконечная череда колебаний. Вот и теперь: неужто придется, корчась от вымученного смеха, доказывать себе, что в ресторане «Бальтазар» царит не ведающая национальных границ особая надмирная светскость, предаваться опасным порокам в садомазохистском клубе «Геенна», нюхать порошок в сортирах «Спай» или отдать дань содомскому греху с какой-нибудь псевдографиней на заднем сиденье ее «силвер-шедоу», рискуя в столь неудобной позе что-нибудь себе вывихнуть? По сути, душа Брийяна, питаемая простейшей жаждой приключений, воюет с чрезмерно рациональной эпохой.
Когда он просыпается, уже стоит ночь. Решение созрело: он отправляется опохмеляться в «Хаос» – надо же показать, что он жив. Все ведь только и ждут, чтобы он дал слабину. Как правильно говорить: краска для губ или чернила для губ? Брийян ничего не видит в солнечных очках при полном отсутствии солнца. Ну и пусть. Главное, чтоб его видели.
Надо жить на восьмистах в час, а потом умереть, да так, чтобы мозги растеклись по капоту, как сперма. Когда живешь на восьмистах в час, некогда дослушивать до конца главный шлягер лета. Стать метеором: негаснущим и ненасытным, который никто не может поймать и использовать. И сразу, с места в карьер, подставиться всем мыслимым опасностям, самым идиотским, особенно если небо обложено тучами. Декаданс – не столько тяга к искуплению, сколько образ жизни. Такси сигналят впустую, а ежели гостиничный неон подмигивает, то лишь потому, что испорчен.
В «Хаосе» настоящее пекло, жарит на всех этажах. Танец – это больше, чем речь тела: звук нарастает, череп готов треснуть, громкость важнее мелодии. И ни секунды передышки: безумный прикид требует безумных движений. Брийян уже не помнит, какие сиськи предпочитает – большие или маленькие.
Хватит наблюдать, как распадаются наши жизни, займемся лучше разрушением чужих. Девица с флюоресцирующими волосами и ногтями уже приняла слишком много водки с тоником. Она дрыхнет перед видаком с крутым порно. Не-ет, надо жить мгновением. И плевать нам, что будет завтра, главное, чтоб было еще хуже. Вот сейчас Брийян, терзаемый мутной бессонницей, поднимется и нарисует женский силуэт белой краской на черной стене. В его номере нет, кажется, ни капли кислорода, а снаружи и того меньше. Нужно лечь ничком на затянутый чем-то ворсистым пол и хорошенько вытянуться. Под ногами будут крошки, да черт с ними.
Можно ли выдумать более изощренную пытку, чем разбудить человека звонком мобильника? Пронзительное дребезжание, подхлестываемое отчаянием, превращается в грохот отбойного молотка, скрежет вагонных тормозов, крик боли, оглушительное тарахтение, буравящее тяжелую тишину утренней пустоты. Придется отозваться, иначе смерть. Спотыкаясь о пустые бутылки (от старых напитков с неудобопроизносимыми названиями), тычась лбом в полуприкрытые двери, он обрушивается наконец всем телом на что-то холодное и металлическое, угодив рукой в вязкую грязную массу. Право же, внешняя пожарная лестница с расшатанными ступеньками не так опасна для черепушки, хотя перила там держатся на одном болте.
Ни тени воспоминаний о вчерашнем, никаких планов на вечер. Пока можно разве что слушать классическую музыку, разглядывая собственное отражение в выключенном телике. Или уставиться в потолок, высматривая там порнографические узоры, слишком замысловатые, чтобы их здесь описывать. Но черт раздери, что же предпринять, чтобы вновь обрести утраченный вчерашний порыв? Можно из последних сил удерживаться от рвоты – но что этим докажешь? И ждать, когда кончится век. А он отнюдь не спешит издохнуть.
Брийян встает и делает несколько неуверенных танцевальных па. Неторопливо потягивается, пока поле его зрения (ограниченное гигантским окном гостиной) пересекает вертолет. Наконец, повалившись на диван, Брийян берет телефон. Почему пауки никогда не попадаются в собственную паутину? Облака летят слишком быстро, скоро покажется солнце и опять начнет накалять асфальт. Удовольствие имеет одно важное достоинство: в отличие от счастья, оно существует. Да, хорошо, я возвращаюсь в Париж, я тоже тебя люблю скучаю извини извини извини жди прилечу.