Рассказы 30-х годов
Шрифт:
Ребенок, право, ребенок, — сказал мастер.
Ну, Петька, придется мне видно остаться. Лекцию тебе читать. Становись вот сюда. Вот деталь. Номер ее 6017. Работать ее надо быстро. Начинай, показывай, чему вас на кружке учили. Поправлять буду.
Грязно тут у тебя, Лена…
Стружка, тряпка — это не грязь. Во всех цехах так. Чище нельзя, не дома.
Игнатов оказался способным учеником, а Лена — «профессором», и вскоре не стало надобности в учебе после смены.
Игнатов принес газету. Заводская многотиражка писала о нем — чернорабочем, ставшим квалифицированным фрезеровщиком.
Лена
— Как ты ни работай, лучше меня работать не будешь.
— Посмотрим.
— Разве станок мой испортишь.
— Станок-то у нас один. Да и радость не в этом.
— Верно. — Лена досадливо откинула волосы со лба. — Вот что, Петька, ты учись скорей. А я уйду с завода. Работаешь, работаешь, и никто на тебя внимания не обращает.
В расчетной ведомости, небось, обращают…
Да разве мне деньги нужны?
Боишься меня. Училась, училась, а пришел Игнатов, два месяца проработал и сделает теперь больше, чем ты.
Ты каждый день сдавай столько…
Так началось молчаливое соревнование сменщиков. Паня Шпагина, свесив ноги в черных лакированных туфельках с подоконника клуба, болтала с подругами: ненавижу его, рыжего летчика. Видеть не могу, а каждый вечер встречаюсь. Тянет. Целую и думаю: хоть бы погиб, проклятый…
Влюбилась, влюбилась, — захихикали подруги.
Вот странно, — сказала Лена, отрываясь от книжки. — Я также с Петькой Игнатовым. Не от любви. И не целовала. А ненавижу.
Влюбилась, влюбилась, — захохотали подруги.
Эх ты, принцесса от станка, — засмеялась Шпагина. — Дай-ка книжку. Так и есть. «Фрезерные станки». Брось ты эту премудрость.
Дайте мне, — сказала Лена библиотекарше, — что-нибудь поинтереснее.
Вот «Кавказский пленник». Про любовь.
Возьму, — сказала Лена. — Почитаю про любовь. Может, красивой стану.
— Петька, я хорошую книгу прочла. Сочинение Толстого «Кавказский пленник».
— Я читал эту книгу. — Игнатов снимал спецовку. — Что тебе здесь понравилось?
— А вот где о черкесах говорится, что были они бедные, а оружие у них дорогое, сверкает.
Ну?
— Думала я о нашем с тобой оружии, Петька. Грязен станок. Инструмент надо полчаса искать в тряпках, щепках. Чистить буду. На сколько сегодня?
На сто шестьдесят процентов.
И все на «отлично»?
Не все, но много. Не подсчитывали еще…
Не верь ему, Казакова, — сказал Горлов, фрезеровщик-сосед. — Игнатову счастье. Он с бракеровщицей из контрольного перемигнулся. Она ему и метит: «отлично». А деталь — хуже моей.
Не ври, — резко оборвала Горлова Лена. — Я сама смотрю. Игнатов хорошо работает. Завидки берут?
Горлов ушел.
Сплетня. Ты, Петька, не слушай Горлова. Первый шептун по заводу.
У меня, Лена, для тебя чтение. Игнатов вынул помятую газету.
Опять про тебя? «Вчерашний чернорабочий»…
Нет, Лена. Читай-ка.
Лена прочла заметку о шахте «Центральная — Ирмино», об Алексее Стаханове.
Понимаешь? — Игнатов был серьезен и весел.
Понимаю, — сказала Лена медленно, — мы не хуже угольщиков.
Думай, Лена.
Две ближайших недели Лена работала особо
Лена видела, что Игнатов взволнован чем-то важным, отказалась от театра, куда был куплен билет, и пришла в цех. Толпа рабочих и инженеров окружала станок. Гора готовых деталей высилась около станка. Прогудел гудок. Игнатов остановил станок и молодцевато поправил галстук.
Сколько? — спросил он. — Четыреста десять процентов, — ответил Гринце, начальник цеха. Лена рванулась к станку. Сразу все зашумели, заспорили. Игнатов объяснил: «им изменен технологический процесс, он режет детали не по инструкции. Увеличена скорость резания. Нужная глубина резания, при увеличенной скорости, достигается вместо двух, одной фрезой».
А фреза? — кричал начальник цеха, наступая на Игнатова. — Фреза ступится, а экономичность…
— У меня подсчитано, — сказал бывший чернорабочий инженеру, вынимая засаленный блокнот. — вот расчет. Фреза тупится очень медленно. Можно сказать, она сохраняется лучше, чем при прежней скорости.
Мастера с сомнением качали головами. Игнатов побледнел,
Две недели проверяю, — крикнул он. Ведь детали-то — вот. Он показывал на горку деталей, переводя глаза с одного лица на другое, и вдруг задышал трудно и коротко.
А ты, Лена? — он с надеждой посмотрел на сменщицу.
Я согласна с товарищем Гринце, — сказала она. Фрезы затупятся.
Игнатов нагнул голову.
Пойдем в партком, — сказал он хрипло и двинулся к выходу, одевая пиджак и никак не попадая в рукав.
Техническое совещание, созванное парткомом, подтвердило правоту Игнатова.
А теперь, — сказал фрезеровщик, — я беру шефство над Казаковой.
Учить меня будешь? — Едва выговорила Лена.
Не кусай губы, Лена, не гордись, Немного обиды на начальника цеха, немного обиды на мастера. Много обиды на тебя. Давно с тобой работаем. Станок любишь. Могла бы понять…
Лощишь? Все равно лучше тебя буду работать. И с парашютом буду прыгать. И в хоккей играть. И шефство над тобой возьму.
Вот это дело. А одной фрезой резать попробуешь?
Попробую. — И Лена засмеялась.
Заводская газета выпустила «молнию». В ней было сказано, что фрезеровщица Казакова вызвала стахановца-фрезеровщика Игнатова соревноваться на лучшую работу. Лена прикрепила газету кнопками к шкафчику с инструментами, обвела заметку синим карандашом. Игнатов улыбался, принимая смену. На инструментальный шкафчик Лена постлала белую клеенку. После одной смены, когда Казакова дала 500 процентов нормы, рабочие поставили на шкафчик большой букет цветов, из дома Лена принесла метелку, зеркало. — Хозяйка, — говорил Павел Иванович, почтительно похлопывая Лену по плечу. Горлов косился на станок Лены: чистюля. Работала три года, все чисто было, а теперь вдруг — грязно. Клеенку белую постлала, — А как же — смеялась Лена — не дома.