Рассказы для героев: Пятнадцатый дом по улице Камю
Шрифт:
Однажды, неожиданно даже для самого себя, я написал натюрморт, который был столь идентичен тому, что я видел пред собой, что он мог заменить фотографию.
Единственное, что омрачало мою радость - гнилостный запах от фруктов, которые испортились будто бы в один миг.
В следующие два дня меня охватила лихорадка. Я писал картины одну за одной. Заканчивал, ставил в углу своё имя и тут же принимался за новую. Ни одной минуты я не тратил на бесполезные - как мне тогда казалось - сон и еду. Писал и никак не мог остановиться. В какой-то момент руки обессилено опустились, и я понял, что марафон подошел к концу. Восемь картин стояли, прислоненные к стене, и это был мой первый шаг в известность.
После этого я стал достаточно известен в узких кругах художников, хотя мне только лишь исполнилось семнадцать. Стоит ли говорить, как счастлив был отец, с какой любовью смотрел он на меня и как гордо рассказывал об успехе соседям?
Правда, было и ещё кое-что. Я не мог больше писать. Будто выдохся и вложил в эти картины всё, что у меня было. Разделил свой талант на восемь частей и зарыл в грунт и краски. То, что я писал в тот момент, ошеломленный славой и успехом, не шло ни в какое сравнение не только с этими восемью картинами, но даже с самой первой, которая создавалась всего лишь час.
Через несколько месяцев я попробовал опять написать натюрморт, и вновь, так же как в прошлый раз, фрукты прогнили, но я получил своё. Два дня я творил без остановок и создал ещё семь великолепных картин. Однако, при всей их красоте, они были идентичны предыдущим. Этот акт безумного творения не стал шагом вперед. Топтание на месте - не больше. Нечто важное скрылось от меня, оставив лишь след былого в душе. Я мог бы продолжать в том же духе: натюрморт, а потом нескончаемая пляска возле холста. Но это было однотипно, и вскоре мои картины наскучили бы искушенным критикам. Нашлось бы новое дарование, а на меня навеки налепили бы ярлык 'нераскрывшийся'. Честолюбие и желание отблагодарить отца не давали поступить так просто.
И вот тут подвернулась натурщица.
Прослышав обо мне, одна мадмуазель предложила мне написать её портрет. Эта картина, как и остальные пятнадцать, которые я нарисовал за следующую неделю, вошли в цикл 'Увядание красоты'.
Но если бы это оказалось только названием, то моя история потеряла бы большую часть своей трагичности.
К сожалению, натурщица увяла точно так же, как и фрукты. Да, мадмуазель, хоть и была красива, но уже не молода. За неделю из тридцатилетней превратиться в разваливающуюся старуху - это невозможно объяснить какими бы то ни было причинами, кроме сверхъестественных.
Врачи терялись в догадках, а я точно знал, что причиной тому мой портрет. Я выпил красоту этой женщины и воплотил её в картинах. Возможно, она бы и не отказалась продолжить своё существование в таком виде, поскольку слыла довольно эксцентричной особой, но мне от этого было не легче.
Почти три месяца я не писал, настолько велики были муки совести. Отец смотрел на меня с подозрением, но никаких вопросов не задавал. Постепенно я всё же стал браться за кисть и однажды, не выдержав, нарисовал нищенку, которая побиралась напротив нашего дома. Наверняка с ней произошло тоже самое, ибо после этого она пропала. Я думал, что смерть такого, никому не нужного человека, не скажется на моей, и без того истерзанной страданиями душе, но ошибался. С тех пор, хотя я заработал неплохое состояние и всё ещё считаюсь одним из открытий последних лет, прошло четыре года, а я так и не написал ни одной картины.
Где-то глубоко внутри я уверен, что все люди и предметы - лишь отражения моей музы. И когда я её найду, то смогу вновь взяться за кисть. Красота этого дивного создания окажется столь вечной, что никакое дурное влияние моего таланта ей не повредит. Я твердо верю, что обязательно узнаю её, когда увижу, но пока, увы, мои поиски безуспешны.
***
Надо
Эй, автор! Герои выведены на сцену и уже успели показать себя. Самое время вводить предмет конфликта. Ну же, не тяни, а не то можешь потерять читательский интерес.
Жаль, я не помню, сколько ещё длится нашим хождениям по стремительно увеличивающейся нумерации страниц. Надеюсь, не слишком долго.
Дай мне сделать шаг в сторону, автор. Или же освободи от участи - проживать одну и ту же жизнь. Пока я всего лишь взываю к тебе, но если ты не послушаешься, то я постараюсь устроить бунт.
Я серьезен, но почему-то никто не верит в угрозы придуманного персонажа.
***
Франк сделал большой глоток вина и чуть пожал плечами, показывая, что он признает право Эдуарда не верить, если тот не хочет, но одновременно с тем дает понять, что всё рассказанное - правда. Внезапно, в глазах его появился лихорадочный блеск, словно у одержимого. Он подался вперед всем телом и чуть слышно прошептал: 'Это она...'
Эдуард проследил направление его взгляда и тотчас же с губ его сорвался вздох восхищения. По ресторану плыла кареглазая богиня и по сравнению с её улыбкой, всё остальное в этой жизни было уже не важно. Оба приятеля поднялись со своих мест и поспешили навстречу красавице. Один продолжал шептать чуть слышно: 'Это она...' - в то время как второй, хотя и считал себя писателем, не мог найти слов для увиденного. 'Да, Франк прав, это она', - подумал Эдуард - 'Это та, с которой я проведу остаток своих дней, и никто мне не помешает. А Франк и его история - ерунда. К тому же, мы знакомы с ним всего лишь несколько часов. Что стоит эта, с позволения сказать, дружба? Да ничего. Эта девушка достойна того, чтобы ради неё бороться из последних сил, и я не отступлю! Разве может составить конкуренцию дворянину какой-то сын лавочника? Пускай он даже и известный художник'.
О том, что его финансовое состояние сейчас гораздо скромнее, чем у 'сына лавочника', Эдуард не думал.
– Друзья!
– мадам Флорентини тем временем оказалась на лестнице, ведущей на второй этаж, а рядом с ней стояла та самая девушка.
– Разрешите представить вам гостью нашего сегодняшнего вечера. Молодую, подающую надежды актрису Парижской оперы, мадмуазель Элен Богуши. Прошу вас, не докучайте ей вниманием. Мадмуазель у нас первый раз и если вы её обидите, то она может больше не появиться здесь. Не знаю как вы, а я буду этому чрезвычайно опечалена.
Гул, пронесший по залу, свидетельствовал о том, что равнодушных не оказалось. Каждый клятвенно заверял, что не будет докучать мадмуазель, в то время как сам лелеял мечту о том, что именно он окажется её счастливым избранником.
Эдуард и Франк переглянулись. Холодности и угрозы в этих взглядах было больше, нежели дружелюбия.
– Это она, моя муза, - тихо, так, чтобы его услышал только Эдуард, сказал Франк.
– Посмотрим, - ответил тот и поспешил к лестнице, бесцеремонно расталкивая столпившихся.