Рассказы и крохотки
Шрифт:
Отвечаю, плету как могу.
Близко к нам опять – разрыв! разрыв!
И сверху крик:
– Андрея-а-а-шина!!
А в трубку (левое ухо затыкаю, чтоб лучше слышать):
– Так вот, сорок второй. Мы продвинемся и пошлём комиссию проверить немецкие огневые. И если окажутся не там – будете отвечать уголовно. У меня всё.
У кого – «у меня»? Не назвался. Ну, не сам же командующий артиллерией? Однако в горле пересохло.
За это время – тут большая суматоха, кричат, вниз-вверх бегут.
Отдал
Енько и Дугин в один голос:
– Андреяшина ранило!
Бегу по ступенькам. Вижу: по склону уже побежали наверх Комяга и Лундышев, с плащ-палаткой. И за ними, как прихрамывая, не шибко охотно, санинструктор Чернейкин, с сумкой.
А там, метров сто пятьдесят, – да, лежит. Не движется.
А сейчас туда – повторный налёт? и этих трёх прихватит.
Кричу:
– Пашанина ищите! Готовить машину!
Счёт на секунды: ну, не ударьте! не ударьте! Нет, пока не бьют, не повторяют.
Дугин, не по уставу, выскочил от прибора, косоватое лицо, руки развёл:
– Таащ стартенант! Тильки два крайних поста осталось, ничого нэ можем!
Добежали. Склонились там, над Андреяшиным.
Ну не ударь! Ну только не сейчас!
В руках Чернейкина забелело. Бинтует. Лундышев ему помогает, а Комяга расстилает палатку по земле.
Ме-едленно текут секунды.
Пашанин прибежал заспанный, щетина чёрная небритая.
– Выводи машину. На выезд.
А там – втроём перекладывают на палатку.
Двое понесли сюда.
А Чернейкин, сзади, ещё что-то несёт. Сильно в стороне держит, чтоб не измазаться.
Да – не ногу ли несёт отдельно?..
От колена нога, в ботинке, обмотка оборванная расхлестнулась.
Несут, тяжко ступая.
К ним в подмогу бегут Галкин, Кропачёв.
И Митька за ними: тянет паренька глянуть близко на кровь.
И – тутошний малец за ним же, неуёма.
Про Галкина мне кто-то:
– Да он чуть замешкался. И он бы там был, его линия – тоже.
А Андреяшин, значит, сам вырвался, птицей.
Вот – и отлучился в Орле… Посетил…
Без ноги молодому жить. И отца-матери нет…
Подносят, слышно, как стонет:
– Ребята, поправьте мне ногу правую…
Ту самую.
Обинтовка с ватой еле держит кровь на культе. Чернейкин ещё прикладывает бинта.
Лундышев: – Он и ещё ранен. Вон – пятна на боку, на груди.
Осколками.
Вот и отлучился…
Лицо смуглёныша ещё куда темней, чем всегда.
– Ребята, – просит, – ногу поправьте…
Оторванную…
Неровное, мягкое, больное – трудно и поднять ровно. И в кузов трудно.
Капает кровь – на землю, на откинутый задний борт.
– Да и… – киваю на ногу, – её
Взяли.
– Теперь, Пашанин: и скоро, и мягко!
По тем ухабам как раз.
Да Пашанин деликатный, он повезёт – как себя самого раненного.
И двое в кузове с Андреяшиным.
Закрыли борт – покатила машина.
Хоть и выживет? – ушёл от нас.
А к Орлу его – прямо и идём, прямёхонько в лоб.
Хмуро расходились.
Да, вспомнил: уголовно отвечать.
А Дугина – служба томит:
– Таащ старштенант! Так трэба сращивать? Як будэмо?
И линейные – сидят на старте, готовые. Со страхом. Тот же и Галкин, по случайности уцелевший.
А там – по нашим танкам бьют.
Кого беречь? Там – беречь? Здесь – беречь?
– По-до-ждите, – цежу. – Маленько ещё подождём.
И – как чувствовал! Выстрелы почти не слышны, и от шума, и от зноя, – а всей толчеёй! – полтора десятка стопятимиллиметровых – опять же сюда! где Андреяшина пристигло, и ещё поближе – чёрные взмёты на склоне!
Одну избу – в дым. С другой – крышу срезало.
– Не говорите им там, в подвале.
Вот так бы и накрыли, когда тело брали.
Митька – снизу, от Дугина, ко мне с посланием:
– И предупредитель перебило! – так кричит, будто рад.
Так и тем более, извременим.
Как дедушка мой говорил: «Та хай им грэць!» Одно к одному.
За всю армию – не мне отвечать. Да и командующий не ответит. А на мне – вот эти шестьдесят голов. Как Овсянников говорит: «Надо нам людей берегти, ой берегти».
Ещё сождём.
Курю безсмысленно, только ещё дурней на душе.
И – какое-то отупение переполняющее, мозг как будто сошёл с рельсов, самого простого не сообразишь.
Прошло минут двадцать, больше налёта нет. Теперь послал Галкина и Кропачёва – чинить. Раз перебиты все сразу – так тут и порывы, при станции, на виду. На боках у них по телефону – прозванивать, проверять.
А к телефонам нижним – меня опять звали.
Комбатам соседним объяснил: посты перебиты.
Толочков считает: 415-ю подавили, не проявляется.
А налёта – так больше и нет. Починили. Где и кровь Андреяшина.
Вернулись. Ну, молодцы ребята.
Только звуки немецких орудий – всё те ж нечёткие. Шпарит солнце – сил нет. Облака кучевые появились, но – не стянутся они.
Ботнев сменил меня на центральной.
Вернулся Овсянников. Умучился до поту, гимнастёрка в тёмных мокрых пятнах. Про Андреяшина уже по проводу знал. На возврате и он попал под налёт. Перележал на ровнинке, ничем не загородишься. Предупредителю, хоть и за камнями теперь, – тяжело, головы не высунешь.