Рассказы и очерки
Шрифт:
Запыхавшись, Пеликан останавливается на вершине холма, потом быстро сбегает с него. Кругом не видно ни шоссе, ни проселка, одни рыжеватые холмики и черные перелески Южной Чехии. Продрогший и безмерно усталый, Пеликан шагает напрямик по полям. Наконец он добирается до какой-то деревни и входит в первый же трактир.
В низкой избе нет никого, кроме Пеликана. Золотушный подросток подает ему оранжевый чай с ромом, пахнущий нюхательным табаком. Пеликан жадно пьет неаппетитную жидкость и понемногу обретает силы. «Нет, Люси не будет страдать, ведь я живу, чтобы не допустить этого… Сейчас она, наверное, проснулась…
Подросток то и дело выходит в зал и неприветливо поглядывает на гостя. Что нужно здесь этому рослому господину в шубе, который уселся в углу, вертит в руках пустой стакан и как-то странно улыбается? Почему он не расплатится и не уйдет восвояси?
«…Нет, это невозможно, — пугается Пеликан. — Люси уже сейчас страдает от своих отношений с Ежеком, сейчас, когда между ними нет ничего, кроме пустых разговоров. Уже сейчас она избегает меня, плачет от душевных мук и терзается сознанием вины. Что же будет завтра и послезавтра, когда отношения зайдут дальше? Разве Люси, гордая и порывистая Люси, сможет… изменить?.. Она не вынесет унижения, истерзает свое сердце страхом и стыдом. Могу ли я оставить ее в таком состоянии? — спрашивает себя подавленный Пеликан. — Неужели я не в силах ничего сделать?..»
— Рассчитаться не хотите? — хмуро спрашивает подросток.
Пеликан резким движением вынимает часы: одиннадцать.
— Когда идет первый поезд в Прагу?
— В половине двенадцатого.
— А далеко до станции?
— Час ходьбы.
— У вас есть подвода?
— Нету.
«Одиннадцать часов, — думает Пеликан. — Именно в этот час они встречаются на набережной у Трои…» Он представил себе длинную каменную дамбу. Люси стоит, отвернувшись к свинцовой воде, и плачет, прижав платочек к глазам. «Может быть, как раз сейчас они принимают решение, безумное, бессмысленное, может быть, как раз сейчас безрассудная Люси решает свою судьбу, а я сижу тут…» Он вскакивает.
— Найдите мне подводу!
Подросток, ворча, уходит. Пеликан с часами в руке стоит у трактира. Сердце у него колотится. Неужели не будет подводы? Он выходит из себя от нетерпения.
Десять минут пролетают впустую. Наконец подъезжает деревенский тарантас, запряженный белой лошадкой. Пеликан кричит деду, сидящему на козлах:
— Быстро! Заплачу сколько спросите, если поспеем к поезду!
— Это можно! — отвечает дед, тихонько понукая коня.
Тряский тарантас тащится с горки на горку.
— Скорей! — кричит Пеликан, и дед на козлах всякий раз потряхивает вожжами, отчего белая кобылка начинает чуть живее перебирать ногами. Но вот за спиной старика поднимается мощная фигура, вырывает у него вожжи и хлещет лошадь, хлещет по голове, по ногам, по спине, по чем попало… Бедная лошадка, исполосованная в кровь, пускается во всю прыть. Вон уже и железнодорожное
«Действовать, действовать, действовать!» — стучат колеса. Взмокший от пота, Пеликан сидит в переполненном вагоне, в нетерпеливой ярости постукивает ногой, сжимает кулаки. До чего медленно тащится поезд, словно назло! Станции уплывают куда-то назад, тянутся аллеи, мостики, перелески, бегут телеграфные столбы… Пеликан рывком опускает окно и глядит прямо на рельсы: по крайней мере хоть здесь бесконечная полоса щебня и шпал убегает назад с бешеной скоростью.
Прага. Пеликан выбегает из вокзала и едет прямо к Ежеку. Запыхавшись, он звонит у дверей.
— Господина профессора нет дома, — говорит квартирохозяйка. — Но он скоро вернется с обеда, наверное в половине третьего.
— Я подожду, — бормочет Пеликан и садится в комнате Ежека.
Пробило три часа, скоро половина четвертого, Ежека нет как нет. В комнате постепенно темнеет.
Пеликан дышит как загнанный зверь. Может быть, он приехал слишком поздно? Наконец около пяти распахивается дверь, и на пороге появляется Ежек. Увидя Пеликана, он застывает на месте.
— Ты… как ты здесь? — произносит он не своим голосом. Ведь ты уехал…
Самообладание сразу возвращается к Пеликану.
— Откуда ты знаешь, что я уехал? — холодно спрашивает он.
Ежек понимает, что проговорился. Он краснеет, его лоб увлажняется от волнения, но он не произносит ни слова.
— Я уже вернулся, — после паузы говорит Пеликан, — и теперь хочу кое в чем навести порядок. Позволь, я закурю.
Ежек молчит. Ему кажется, что сердце стучит слишком громко, и он дрожащими пальцами барабанит по столу, стараясь заглушить этот стук. Вспыхивает огонек спички, осветив твердое, как маска, лицо Пеликана, его прищуренные глаза и крепкие, жестокие челюсти.
— Словом, — начинает Пеликан, — этому надо положить конец, понял? Ты подашь заявление о переводе в другой город.
Ежек молчит по-прежнему.
— Мою жену оставь в покое, — продолжает фабрикант. — Надеюсь, ты не осмелишься писать ей… с нового места службы.
— Я не уеду из Праги, — неверным голосом говорит Ежек. Что угодно делай, не уеду! Я знаю, ты думаешь… Ты не понимаешь, что это такое! Ты вообще не понимаешь…
— Да, я ничего не понимаю, — прерывает его Пеликан. — Мне ясно только одно: этому надо положить конец. Ничего у тебя не выйдет… ничего! Ты должен уехать.
Ежек вскакивает.
— Верни ей свободу! — торопливо и взволнованно говорит он. — Выпусти ее из золотой клетки! Выпусти! Я не для себя прошу, сжалься над ней! Будь человеком хоть раз в жизни! Неужели ты не чувствуешь, что она тебя не выносит, что для нее мука-жить с тобой? Зачем ты держишь ее насильно? У вас нет ни общих интересов, ни общих взглядов. Скажи, есть у тебя, что сказать ей, что дать ей… кроме денег?
— Нет! — слышится в темноте.
— Верни же ей свободу! Я знаю… она знает, что ты ее по-своему любишь. Но все это не то… В последние месяцы вы стали совсем чужими. Пожалуйста, разведись с ней!