Рассказы и повести дореволюционных писателей Урала. Том 1
Шрифт:
— Нужно бежать туда. Идемте скорее, господа! — крикнул Заверткин и первый направился к выходу.
Тотчас же за ним последовали сначала Глушков и Голосов, а затем не устоял и Петров.
Остались одни дамы. В гостиной сразу затихло. Но исход пожара интересовал и дам. Они столпились у окна и молча наблюдали за розовым пятном, напоминавшим отблеск зарева на темном ночном небе. Зарево сначала розовело и разрасталось, а затем начало меркнуть и уменьшаться. Постепенно отблеск пожара на небе исчез совсем. И дамы, утратив
— Я ужасно боюсь пожаров, — говорила Елизавета Ивановна. — Жутко делается, когда зазвонят да свисток заорет. Стала бояться с тех пор, как у нас дом сгорел.
— Я тоже боюсь, — вторила ей Нина Петровна. — Как услышу этот противный свисток, эти протяжные, с перерывами, плачущие звуки, так и в дрожь меня бросает.
Мария Васильевна вставила замечание:
— Пока еще не слышно набата. Зарево померкло. Авось, пожар быстро погасят…
Но ни та, ни другая из дам-подруг не отозвались на ее слова. Она встала, подошла к окну и начала смотреть на темное с редкими звездами небо. В душе у нее вспыхнуло желание немедленно уйти отсюда, уйти чуждой от чуждых людей, но сделать этого она не решалась из-за нареканий на мужа. А подруги-сплетницы в это время вполголоса злословили о ней.
— Я уже слышала это… — говорила Нина Петровна. — Олимпиада Алексеевна маме сказывала…
— Как вы думаете? — спрашивала Елизавета Ивановна. — Правда это?
— Не знаю… Может быть… Юношев — ловкий, хитрый… Муж его знает…
Мария Васильевна обернулась и, желая оказать что-нибудь, не раздумывая, безотчетно произнесла:
— Скучно тянется время. Точно не живешь, а проводишь день за днем, как во сне. Нет у нас общественной жизни. Вот это плохо….
Нина Петровна презрительно взметнула на нее глазами и резко сказала:
— У меня вон четверо ребят, так некогда скучать… Возишься, возишься с ними — дня недостает…
Елизавета Ивановна, поддерживая единомышленницу, таким же тоном отозвалась:
— У меня все время уходит на хозяйство. Везде нужно досмотреть, обо всем позаботиться…
Мария Васильевна молча, не глядя на них, села на стул.
С минуту царило тяжелое молчание.
— Давайте выпьемте еще по чашке чаю, — предложила хозяйка обеим гостьям.
И снова начали, изредка перекидываясь короткими фразами, пить чай.
VII
Врач Петров возвратился первым с пожара.
— Пожар потушен, — сказал он. — Сторожа его заметили раньше нашего и вытребовали пожарных. Я вернулся, не доходя до места пожара.
— Что горело? — опросила Елизавета Ивановна.
— Заводские дрова.
— Где же остальные? — осведомилась Нина Петровна, чувствуя животный страх за мужа, нелюбимого, как она знала, рабочими, которые на пожаре легко могли причинить ему какое-либо зло.
— Сейчас все вернутся, — успокоил ее Петров. Вскоре шумно вошли
Сели, кто где мог, и не переставали шуметь.
— Надо завод остановить, — злобно кричал Заверткин, — остановить да проморить всех хорошенько, тогда не будут поджигать.
— Да, черт возьми, пожар мог бы быть здоровенный! — трагически восклицал Глушков.
Мария Васильевна вмешалась в разговор:
— Вы, господа, думаете, что был поджог? Может быть, искру от домны занесло — и дрова загорелись.
— Не может этого быть! — авторитетно возразил Глушков.
— Что же еще, как не поджог? — с горячностью вскричал Завертки. — Ничего другого предположить нельзя. Мстит какой-нибудь мерзавец за штраф или увольнение…
— Дерзкий и грубый народ! — воскликнул Глушков.
— Да, действительно, грубые нравы, — подтвердил Голосов. — Ежедневно в числе амбулаторных больных бывают избитые, израненные. Один приходит с разбитой головой, так что мозг видно, другой — с распоротым животом и вывалившимися внутренностями… И все это делается ведь под хмельком, в такую минуту, когда руки чешутся.
— Удивляюсь, — воскликнул Заверткин, — как это до сих пор полиция не просит в помощь казаков или ингушей! Это славные ребята! Где они — там смирно…
— Это было бы полезно, — подобострастно согласился Глушков. — Теперь у нас драки, стеклобитие, резня… С казаками этого не было бы.
Мария Васильевна, волнуясь, с плохо скрываемым негодованием оказала:
— Нет, господа, этой мерой ничего существенного не достигнется.
— Почему? — спросил у нее муж.
— Потому, что это — грубая сила, потому, что это — паллиатив.
Слова «грубая сила» и «паллиатив» она подчеркнула растянутым произношением.
— Это правда, — вмешался Петров. — В одном конце селения будут стоять казаки, а в другом — может происходить резня. Казаки — паллиатив.
Мария Васильевна, поддерживая опор, горячо продолжала:
— Нужно научить людей уважать себя, научить каждого уважать в другом человека, дать истинное понятие о добре и зле. Образование, воспитание — вот вопросы, около которых стоит биться.
Глушков тоном мудрого человека заявил ей:
— У нас нет школ и учителей, чтобы всех учить. Да все-то и не будут учиться. Укрощать же дикие нравы нужно…
В это время Елизавета Ивановна и Нина Петровна начали бросать в сторону Марии Васильевны иронические взгляды и предательски шептаться.
Она заметила это и, еще больше разгораясь, возразила:
— Прививайте культуру и этим будете укрощать дикие нравы.
Глушков, желая придать больше весу своим словам, от общих рассуждений перешел к фактам.
— Грубость всюду страшная. Вчера, например, сделал замечание рабочему, а он мне ответил дерзостью. Что тут прикажете делать? Вот казачок-то и нужен…