Рассказы и повести (сборник)
Шрифт:
Там, видимо, наступала глубокая пауза. Люди ошеломленно молчали и не знали, как себя вести: то ли расспрашивать, то ли не расспрашивать. Тот, кто звонил, — молчал. Муж тоже молчал, потом прощался и клал трубку.
А звонил ли Он? Скорее всего, нет. Ждал, когда я позвоню. В последний раз мы с ними решили: любовь — это еще не повод, чтобы ломать жизнь своим детям, и стали искать варианты, при которых бы всем было хорошо.
Мы бились, как мухи о стекло, и даже слышали собственный стук, но
— Давай расстанемся, — предложила я.
— А как жить? — спросил он.
Этого я не знала. И он не знал.
— Ну, давай так, — сказала я.
— Это не жизнь.
— А какой выход.
— Если бы я разбился на самолете, это был бы самый счастливый конец.
— А как же дети? — спросила я.
— Они будут любить мою память.
…Интересно, звонил ли Он? Или позвонит через два дня, как обычно.
— А она умерла, — скажет муж.
Он замолчит. И муж замолчит. А потом муж попрощается и положит трубку. Вот и все. Без вариантов.
Смерть скучна тем, что не предполагает вариантов.
К вечеру из другого города приехала моя мама.
Она сказала мужу, что не оставит ему ни одной тарелки и ни одной наволочки. Лучше все перебьет и порвет, чем ему оставит.
Он обиделся и сказал:
— Перестаньте городить чепуху.
Мама ответила, что это он виноват в моей смерти и лучше бы умер он, а не я.
Муж ответил, что это с ее точки зрения. А с точки зрения его матери лучше так, как сейчас.
Часам к десяти все разошлись. Квартира опустела.
Надо мной где-то высоко и далеко тикали часы. Потом послышался гул, будто открутили кран с водой. Я догадалась, что муж смотрит по телевизору футбол.
Мать вошла и спросила:
— Ты что, смотришь футбол?
Он ответил:
— А что мне делать?
И в самом деле…
Хоронили меня через два дня.
Снег почти сошел, бежали ручьи. Земля была влажная, тяжелая, и это производило удручающее впечатление на живых.
Рядом было несколько свежих могил, украшенных искусственными венками, а сверху покрытых целлофаном.
Сойдут дожди и грязь, целлофан снимут, и могилы будут иметь нарядный вид.
Земля застучала о мой гроб.
Холмик получился маленький едва, заметный над землей. Его засыпали живыми цветами, и это было лучше, чем венки, хотя венки практичнее.
А потом я увидела Бога.
Он был молодой и красивый.
Я подошла к Нему в длинном блестящем платье и посмотрела в Его глаза.
— Прости меня, — сказала я.
— Люди просят, чтобы я оставил их на земле подольше, а ты взяла и ушла сама. Зачем?
— Я не видела выхода.
— А это выход?
— Здесь нет вариантов. Я устала от вариантов.
— А потерпеть не могла?
— Я не могла смириться и не могла ничего изменить.
Что-то
Он погладил меня по волосам:
— Не плачь, я жалею тебя. Видишь, я тебя жалею.
— Я тебя звала. Я ждала, что ты нас рассудишь. Почему ты меня не слышал?
— Я тебя слышал. Я тебе отвечал: потерпи, все пройдет.
— А прошло бы?
— Ну конечно. И все еще было бы.
— Неужели было бы?
— И еще лучше, чем прежде.
— Но почему же я тебя не слышала?
— Потому что Любовь в тебе была сильнее, чем Бог. Ты ее слышала.
Бог провел ладонью по моей щеке, стирая слезу. Он был высокий, длинноволосый, похожий на современных молодых людей. Только глаза другие.
Над нами, как блестки на моем платье, искрилась звездная пыль.
— Что ты хочешь? — спросил Бог.
— Я хочу увидеть Его.
Бог повел меня по Млечному Пути. Потом остановился и, взмахнув рукой, выпустил мою душу.
Моя душа долго летела во мраке, потом окунулась в свет.
Покружилась над его домом и влетела в раскрытую форточку. Присела на подоконнике.
Он сидел за столом и играл с дочерью в подкидного дурака.
Я осторожно подошла к нему и заглянула в карты. Он проигрывал. А я не могла ему подсказать.
Он позвонил через два дня. Как обычно.
Я подняла трубку.
Он молчал. Но я его узнала. Я сказала:
— Вот я умру, и ты проиграешь свою жизнь.
— Ты помрешь, как же… — отозвался он. — Только обещаешь…
Мы снова замолчали. Мы умели вот так молчать подолгу, и нам не было скучно. Мы стояли по разные концы города и слушали дыхание друг друга.
ЕХАЛ ГРЕКА
Ночью мне приснился мой умерший отец. Он сказал странную фразу: «Отдай ботинки Петру».
Я, наверное, спросил бы у него: «Почему?» Поинтересовался бы, с какой стати я должен отдать Петру свои новые английские ботинки, но в этот момент в мою дверь постучали. Негромкий настойчивый стук будто выманил меня из сна.
Я открыл глаза, не соображая, утро сейчас или вечер, или глубокая ночь.
— Вас к телефону, — объявила соседка Шурочка.
Шурочка подходила к каждому телефонному звонку в надежде, что звонят ей, но ей никто не звонил. И каждый раз в ее «Вас к телефону» я различал еще один грамм подтаявшей надежды.
— От меня ушла жена, — сказал в трубку Вячик.
— А который час? — спросил я.
— Восемь.
— А когда она ушла?
— Не знаю. Я проснулся, ее нет. Позвони ей, пожалуйста, и скажи: «Галя, ты сломала Вячику крылья. Он сдался. Делай с ним что хочешь, он на все согласен. Только вернись». Запомнил?