Рассказы и повести (сборник)
Шрифт:
— Не разорвутся, — сказала Елена. — Детям полезно орать.
Мама с оскорбленным видом пошла на кухню, а я двинулся в комнату знакомиться с племянницей.
— Понимаешь, она перепутала день с ночью, — объяснила Елена. — Днем спит, а ночью есть просит. Если я буду ее кормить по ночам, рефлекс закрепится, и тогда все! Конец жизни! Я должна буду подстраиваться под ее режим.
Мы подошли к коляске. Племянница родилась недавно. Ей еще не купили кровать, и она временно жила в коляске. Личико у нее было темное от напряжения и двигалось, как
— А сколько она будет орать? — спросил я.
— Пока не поймет, что по-другому не будет.
Из смежной комнаты появился Петр. Он был одет. Должно быть, не ложился. Весь дом находился под террором нового человека, который хотел переиначить сутки по собственному усмотрению.
Выражение лица у Петра было немножко напряженное и высокомерное. Казалось, он действительно носил под рубашкой кактус и постоянно прислушивался к неприятным ощущениям.
Петр не был ни талантлив, ни полуталантлив. Это был человек долга, и он всегда исполнял свой долг. Мне с ним становилось несколько скучно. А ему было, видимо, скучно со мной.
— Ты загорел, — заметил Петр, чтобы как-то проявить ко мне свое внимание.
— Я был на юге.
Петр опустил глаза чуть вниз и чуть в сторону, и по его лицу я понял: с каким удовольствием уехал бы он на юг от крика, от тещи и от жены. Елена коротко глянула на Петра, и я увидел: она это поняла. Она любила его и слышала все, что в нем происходит.
Петр с испугом посмотрел на Елену. Он понял, что она поняла, и испугался, будто его поймали за руку в чужом кармане.
— Может, действительно покормишь? — спросил Петр, как бы выдергивая руку из чужого кармана и пряча ее за спину.
— Нет, — жестко ответила Елена, и слезы навернулись у нее на глаза.
Я решил взять племянницу на руки и покачать.
— Не трогай! — Елена предупредила движение моей приедешь души и протянутых рук. — Ты добренький, и уедешь. А она мне на голову сядет.
Я смотрел в коляску на маленького упрямого человечка, запеленатого, как рыбка.
Если бы у нас с Микой был ребенок, он оттянул бы Мику на себя и освободил ее от меня. Мы были бы вместе и врозь — идеальный вариант. И наверное, права была она, а не я.
— А я чуть было на самолете не разбился, — сказал я.
Я ожидал, что после моего сообщения все заломят руки и зарыдают. При чем зарыдают дважды: один раз от ужаса, что я мог погибнуть, а другой раз от радости, что я остался цел. Но Елена молчала, углубленная в себя.
Будто не слышала.
— Я чуть не разбился, — повторил я.
— Но ты же стоишь… — отозвался Петр.
— Я не говорю, что я разбился. Я говорю: «Чуть не разбился».
— Мы ходим по тротуару, а машины — в метре от нас.
Значит, мы тоже чуть не попадаем под машину, — сказала Елена.
Она отвечала мне, а продолжала молча переругиваться с Петром.
Я пошел к маме на кухню. На столе стоял не фасолевый суп, а тарелка с холодцом. Холодец был прозрачный, с островками желтка. Я хотел сесть на табуретку, но
— Не видишь, пеленки? А ты с грязными штанами.
Неизвестно, где сидел…
Я пересел на другую табуретку.
Мать всегда любила меня больше, чем Елену, потому что я был похож на отца. А сейчас родилась Светка и полностью вытеснила меня из ее жизни. Я большой. Не путаю день с ночью. Не требую ежесекундного присутствия. Теперь маме достаточно знать, что со мной все в порядке, — и она может обходиться без меня годами и десятилетиями. Я сам ее к этому приучил.
И вдруг, ни с того ни с сего, а скорее от нервного переутомления, память явила мне двух лошадей на крутом берегу пруда. Вечерело. Они стояли с опущенными шеями и полностью отражались в зеркале пруда. Мы с Микой остановились на другом берегу. Она положила свою голову мне на плечо. Мы смотрели на лошадей. А лошади на нас. Мы стояли по разные стороны пруда и смотрели друг на друга.
Я встал и подошел к раковине, чтобы набрать воды. Мама выхватила у меня кружку. На кружке был нарисован заяц.
— Это детская. Я ее ошпарила.
Светка вдруг замолчала. Может, устала. А, может, действительно поняла, что иначе не будет. День всегда будет днем, а ночь ночью.
Елена, осторожно ступая, вошла в кухню. Мы сидели и напряженно ждали, что Светка сейчас снова заорет и будет казнить своей беспомощностью.
— Этот Петр ленивый, как черт, — сказала мне мама. — Целыми вечерами сидит и газету читает.
— Но ведь все мужчины такие! — заступилась Елена. — Что ты к нему пристаешь?
Мама сидела и копила обиду. Она приехала в дом Елены, чтобы тратить на нее свою жизнь, а та не ценила. И еще я видел: мама ревновала Елену и в самой глубине души хотела отвадить ее от мужа. И вместе с тем она хотела, чтобы Елена была счастлива.
— Он такой жадный, — сказала мне мама. — Дает сто пятьдесят рублей в месяц, и все. Как хочешь, так и крутись.
— А где он тебе больше возьмет? Что он, воровать пойдет?
— Он хочет, чтобы я вкладывала свою пенсию.
— Да ничего он не хочет.
— У него рожа, будто он ее отлежал, — добавила мама, исчерпав все аргументы.
— Вот видишь! — сестра повернула ко мне настроенное лицо.
— Я пойду!
Я торопился уйти, пока Светка молчала. Мне было бы совестно уходить из дома, где плачет ребенок.
— Как это: пойду… — удивилась мама. — А зачем же ты приехал?
— Соскучился, — повторил я. — Дай мне ключи от твоей комнаты.
— Зачем?
— Хочу взять «Справочник машиностроителя».
— А зачем тебе справочник?
— Как зачем? Я же все-таки инженер.
— Ты хочешь уйти из ансамбля?
Появился Петр. Кухня превратилась в электрическое поле с разнозаряженными частицами, которые сталкиваются.
Когда я уходил, мама сунула мне в карман апельсин. Ей неудобно было дать мне апельсин открыто, потому что она жила на средства Петра и не вкладывала свою пенсию.