Рассказы и повести
Шрифт:
Рядом была умывальная комнатка, но там никто не умывался, потому что там тоже ехали люди. Ехали на крыше. То и дело над головой кто-то грохал подкованными сапожищами.
В купе ничего мягкого не было — видно, всё мягкое кто-то унёс.
И вот раздалось протяжное «ту-тууу». Мы прижались к окну. Перед нами медленно поплыла Холодная гора, домишки, стрелки, семафоры… Прощай, Харьков, прощай, Второй Чеботарский, прощайте, беззаботные детские годы…
Путешествие длилось около трёх суток. Начальник поезда часто проведывал нас. Руку он потерял на деникинском
В пути мы дважды стояли посреди поля. Начальник поезда пробегал мимо состава, размахивая своей единственной рукой, и весело кричал:
— А ну, мужики, кто желает ехать дальше, выходи на лесозаготовки!
Я не знал, мужик я или нет. Мама сказала:
— Ты ещё не мужик, можешь не ходить. И я остался.
Но во второй раз во мне заговорила совесть. Я одёрнул на себе гимнастёрку и вышел из вагона.
У машиниста была длинная, острая пила. И вот одни «мужики» стали пилить всякие старые шпалы, брёвна, поваленные столбы, щиты (от сырого леса машинист отказывался, говоря, что тянуть не будет), другие — и я в том числе — построились цепью и передавали каждое поленце из рук в руки. Поленца быстро «ехали» к паровозу. А кочегар и машинист смотрели в паровозное окошко и покрикивали:
— Веселей, ребята! Коли-пили!
Потом кочегар махнул чёрной рукой:
— По коням!
«Мужики» разбежались по составу. Паровоз гуднул, из него повалил чёрный, жирный дым, что-то в нём охнуло, ухнуло, и мы потащились дальше.
Иногда навстречу нам двигались длинные воинские эшелоны. На теплушках было написано мелом, точно в классе на доске:
Даёшь Крым!
Смерть Врангелю!
Утопим барона в Чёрном море!
Иногда такие эшелоны стояли рядом с нами на соседнем пути. В теплушках сидели и стояли бойцы, подпоясанные ремнями с подсумками. За ремнями у многих торчали бутылочные гранаты. На груди перекрещивались пулемётные ленты.
— Откуда? — спросил однажды наш безрукий начальник.
— Ма-асковские, — ответил какой-то парень с гранатой за поясом, широко и вкусно «акая». Я подумал с гордостью: «А скоро и я буду «ма-асковский».
Вдруг парень обратился ко мне:
— Малец, поедем с нами Врангеля бить!
— А возьмёте? — крикнул я в открытое окно.
— Подрастёшь — возьмём, — ответил он, хотя был немногим старше меня.
— Тогда и Врангеля не будет, — сказал я.
— Небось какая-нибудь зараза всегда найдётся, — ответил он улыбаясь.
Но вот их паровоз загудел, и «ма-асковский» эшелон тронулся, мелькая перед глазами открытыми дверями, вагонами с лошадиными мордами, платформами с пушками, с походными кухнями… А потом тронулись и мы.
Чем ближе к Москве, тем чаще мы говорили про папу:
Правда, мы не знали точно, когда мы приедем, да и никто этого не знал.
Лилька всё волновалась:
— А мы не проедем Москву?
— Не проедем!
— А мы там долго будем стоять?
— Долго-долго!
— А Ленина мы там увидим?
— Увидим, увидим!
Наконец на третьи сутки, поздно вечером, наш безрукий начальник сказал:
— Вот и Белокаменная. Всё!
Наш разношёрстный поезд в последний раз дёрнулся, лязгнул буферами, зашипел и остановился. Народ стал выходить. А мы с волнением прижались к чёрному стеклу и смотрели на еле-еле освещенную платформу. В каждом усатом и очкастом мужчине мы видели папу. Но папы не было. Прошло минут двадцать. Мы не знали, что делать. Безрукий начальник сказал:
— Придётся вам идти на вокзал, а то ещё в тупик увезут.
Он помог нам достать носильщиков, вернее — носильщиц, потому что это были женщины. Они вынесли нашу корзину, и мы зашагали за ними. Первые шаги на московской земле! Мама несла кошёлку со всякой мелочью, я — связку книг, Лилька — банку с ландрином, а Тимка шёл налегке, с пустыми руками.
Вот и Курский вокзал. Огромный зал ожидания, длинные дубовые лавки, красно-белые каменные плитки на полу… Народу не так много, не то что в Харькове.
Но где же папа? Что с ним случилось?
Мы поставили корзину возле скамейки, посадили на неё Тимку с Лилькой, строго-настрого сказали им: «Ни с места!» — подошли к выходу в город и с особым чувством толкнули тяжёлую дверь. Ведь это не простая дверь — это дверь в Москву!
Мы увидели тёмную привокзальную площадь. Редко где мелькали скупые огоньки. Смутно различались извозчики. В лицо нам подул резкий, пронизывающий ветер, и мы сразу почувствовали, что продвинулись на семьсот километров к северу от Харькова.
— Ну куда мы сейчас пойдём папу искать, в темноту, в холод. А может, он и сам ещё придёт? Может, он просто опоздал…
Мы вернулись к детям. Они покорно сидели на корзине.
— Ну что, здесь Москва? — спросила Лилька.
— Здесь, здесь!
— А где же папа?
— Завтра будет папа. Спи.
И Лилька сладко заснула на нашей огромной корзине рядом с Тимкой, прижимая к себе высокую железную банку. А возле них прикорнули и мы — мама и я.
ПЕРВЫЕ ДНИ
Ни свет ни заря пришли уборщицы и давай шаркать твёрдыми метлами по каменному полу. Я открыл глаза. Дети в неудобной позе всё ещё спали на корзине. Мама сидела возле них, подперев кулаком голову. Видно, она всю ночь не спала. Заметив, что я проснулся, она сказала:
— Ну как, Яша, пойдём его искать?
— Пойдём!
Она осторожно разбудила Тимку и сказала ему:
— Слушай, Тимочка, мы с Яшей пойдём искать папу, а ты останешься с Лилькой. Ладно, сынок?
Тимка спросонок сладко потянулся и лениво ответил: