Рассказы и сказки
Шрифт:
Лось подбежал под берёзу и давай копытами землю бить. Достать рогами охотника не мог.
А в земле корни берёзы. Лось их копытами, как топором, перерубил.
Закачалась берёза и стала падать.
Тут и была бы охотнику смерть: упади он, лось его мигом растоптал бы.
Да, на счастье охотника, берёза, падая, навалилась на ель, где ханте сидел. Ханте подхватил друга и помог ему взобраться на ту ветку, где сам сидел.
А лось уже под елью — и опять копытит землю.
Ханте вытащил из кармана
— Закуривай.
А друг говорит:
— Да ты что! Зверь и ель сейчас повалит, — обоим нам сейчас будет смерть.
— Нет, — говорит ханте. — Кури спокойно.
Ничего не будет. Корни-то ели где?
Лось рыл землю прямо под той веткой, где охотники сидели. А ель-то ведь была кривая, наклонная, корни её были далёко от этого места.
Всю ночь бесновался лось. Большую яму под елью вырыл. А в сторону отойти да рыть там так и не догадался. Смекалки у него не хватило.
Наконец, лось устал. Фыркнул со злости, что не достал обидчиков, и ушёл. Тогда охотники слезли, подобрали ружья и пошли домой.
В медвежьей шкуре
В другой раз городской охотник приехал к другу зимой. Опять пошли они в лес.
В лесу они разошлись. Ханте со своей лайкой пошёл в одну сторону, а городской — в другую. У него собаки не было.
Городской шёл-шёл по лесу, видит — сугроб.
А перед сугробом кусты в инее.
«Эге! — подумал охотник. — Отчего бы тут иней, когда его нигде кругом нет?»
Поднял длинный сук, ткнул им в сугроб.
А из-под сугроба — большущий медведь.
Он тут в берлоге лежал да дышал на кусты.
Оттого и были кусты в инее.
Выстрелил охотник и положил зверя на месте.
День зимний короткий. Пока охотник шкуру сдирал с медведя, и ночь подошла.
Как в темноте дорогу назад найти? И решил охотник ночевать в лесу.
Мороз был.
Охотник хватился спичек — костёр разжечь. А спичек нет.
И тут не приуныл охотник. Говорил ему друг-ханте, как он ночует зимой в лесу: завернётся в звериную шкуру, и тепло ему спать в снегу.
Охотник поднял медвежью шкуру — тяжёлая, тёплая шуба.
Да внутри-то шуба вся в крови. Охотник перевернул медвежью шкуру мехом внутрь, завернулся в неё с ног до головы и лёг в снег.
Тепло в медвежььй шкуре. Охотник заснул.
Под утро приснился ему страшный сон: будто навалился на него медведь и давит, давит, — вздохнуть нет сил.
Охотник проснулся, — ни рукой, ни ногой шевельнуть не может.
Сковал мороз сверху медвежью шкуру, мокрую от крови. Как железными обручами сдавил охотника.
И слышит охотник: шуршит кто-то по снегу, подходит к нему.
«Ну, — думает охотник, — настал мой смертный час. Зачуял другой зверь мясо. Сейчас до меня доберётся, а я и ножа достать не могу».
А это подходит не зверь,
Ханте разрезал ножом медвежью шкуру, выпустил из неё друга и говорит:
— Неладно ты завернулся. Мехом наружу надо. Тогда и внутри тепло и снаружи мороз не возьмёт.
Задерихвост
Хищник должен прятаться, если хочет подтаиться к добыче.
Большой медведь бесшумно крался по лесу, осторожно переступал голыми подошвами сухие сучки.
Впереди на опушке была куча хвороста. За ней — луг.
Там паслись кони. Они часто поднимали головы, нюхали ветер. Но ветер дул от них на кучу.
Кони поворачивали головы против ветра и ни чуять, ни видеть хищника не могли.,
Вдруг из хвороста, как пузырёк из лужи, выскочил крошечный задерихвост — птичка ростом в сосновую шишку; носик востренький, тельце орешком, хвостик торчком.
И шныряет всегда понизу.
Как от него спрячешься, когда у тебя ноги и ступают они по земле?
Медведь пал на брюхо, вжался в мох. Да уж поздно: уже заметил его задерихвост.
Да как затрещит!
И откуда у крохи такой голос: за тысячу шагов вздрогнешь.
Кони заржали, умчались.
В ярости вскочил медведь, кинулся ловить нахального малыша.
Вмиг раскидал всю кучу.
А задерихвост мышонком проскользнул у него между ног и вспорхнул на дерево. Поди поймай его там!
Всю охоту испортил медведю. С головой его выдал.
И хвостик торчком!
Поганки
Становилось голодно, надо было подумать о мясе. Я взял ружьё и пошёл на маленькое лесное озеро. Оно густо поросло у берегов травой. На ночь сюда собирались утки.
Пока дошёл — стемнело. В тростнике закрякало, с шумом поднялись утки. Но я их не видел, стрелять не мог.
«Ладно, — подумал я. — Дождусь утра. Майская ночь совсем короткая. А до света они, может, вернутся».
Я выбрал место, где тростник расступался и открывал полянку чистой воды. Сделал себе шалашик в кустах и забрался в него.
Сперва сидеть было хорошо. Безлунное небо слабо сияло, звёзды поблёскивали сквозь ветви. И пел-шептал свою приглушённую, несмолкаемую, как ручеёк, песню козодой-полуночник.
Но набежал ветерок. Звёзды исчезли, козодой умолк. Сразу посвежело, посыпал мелкий дождик. За шиворот мне потекли холодные струйки, сидеть стало холодно и неуютно. И уток не слышно было.
Наконец запела зарянка. Её цвирикающая переливчатая песенка задумчиво-грустно звучит вечерами. А под утро кажется радостной, почти весёлой. Но мне она не обещала ничего хорошего. Я проголодался, продрог и знал, что теперь утки не прилетят. Не уходил уж только из упрямства.