Рассказы Ивана Саввича Брыкина о 10 правителях России
Шрифт:
Таковы были моё первое свидание с государем Петом Алексеевичем и первые впечатления о нём. После довелось немало другого узнать про этого достославного царя, о чём далее рассказать не премину.
***
...Продолжая рассказ, заметить должно, что сведения мои почерпнуты, главным образом, из разговоров служителей Измайлова, где государь Петр Алексеевич, как я ранее уже доподлинно утверждал, родился, и где он не раз впоследствии быть соизволил. По смерти государя я едва из отроческого возраста выходить начал, однако многое из того, что слышал, в точности запомнил. Напрасно говорят, что дитя неразумно и не понимает взрослые
Многое, многое я слыхал о государе Петре Алексеевиче, - от слуг, ведь, не скроешься, они всю подноготную своих хозяев знают! Говорили о нём всегда шепотом, только своим, потому что за неосторожное слово можно было не только языка, но и жизни лишиться, но всё-таки говорили, ибо интерес к сему государю был сильнее страха смерти.
...Что же, начну, как запомнилось, - уж не обессудь, если путано стану излагать: эпистолярий мемуарных никогда не писал, а что и как в памяти содержится, так и буду говорить.
...В отношении содержания, питания и прочих жизненных удобств государь Пётр Алексеевич был неприхотлив. Под спальню выбирал себе комнату во дворце самую малую, обязательно с низким потолком, а кровать ему устраивали, - не поверишь!
– в шкафу. Говорили, государь привык к этому в Голландии, где жил под чужим именем и работал, как простой плотник. Голландия страна маленькая, места на всех не хватает, поэтому голландцы спят в шкафах - внизу ящики, вверху ящики, а посередине полка, на которую тюфяк кладут и спят на нём полулёжа. Так-то и государь Пётр Алексеевич спал, скрючившись в три погибели, потому как при его росте даже в самом большом шкафу распрямиться было невозможно.
На обстановку комнаты он нимало не взирал, к чистоте и порядку тоже был равнодушен, однако боялся тараканов, - настолько боялся, что ежели увидит хоть малюсенького, возопит, как оглашенный, и выбежит из комнаты вон. Отчего в нём такой страх был перед этим мирным существом, никому никогда обиды не нанёсшим, - Бог весть! Но нашим дворцовым слугам в дни приезда государя приходилось туго: попробуй-ка избавься от тараканов, да так, чтобы не единый перед государем не вылез - таракан ведь всегда место найдёт, где облаву переждать, а после по прирождённому любопытству своему снова на свет божий вылезет. Вся надежда была на ведунью бабку Акулину, которая умела травами и заговорами тараканов отваживать, - правда, ненадолго, и не всегда помогало, но всё лучше того, чем нет ничего!..
В одежде государь был столь же неразборчив, как в домашней бытности: одевал, что ни попадя и как попало. Я уже рассказывал, как увидав его в первый раз, принял за убогого, в дальнейшим же убедился, что полное пренебрежение к нарядам для него обычным делом было. Не токмо перед своими, но и перед иностранными гостями и посланниками появлялся в простецком, иной раз в нелепом виде и лишь в особливо торжественных случаях в парадное одеяние облачался, предпочитая военный мундир.
Запах от государя был крепок: душистой французской воды он не признавал, издеваясь над теми, кто ею пользуется, а потел сильно. Рубахи менял по две-три на дню, а под парик надевал тонкую полотняную повязку или просто полотенце, чтобы пот по лбу не струился; полотенце часто из-под парика виднелось, но это его ничуть не заботило.
Телесную чистоту, впрочем, соблюдал: каждую субботу ходил в баню, и указ написал, чтобы люди всех званий такоже по субботам под страхом наказания в баню ходили и там со всем тщанием мылись, ничуть не пропуская срамных мест, понеже без оного омовения такой тяжкий дух идёт, что от иностранцев жалобы и срам. Чего он эдак об иностранцах заботился, одному ему ведомо - кто из них в Измайлове жил, в баню ходил редко, у них это не повелось, но для приятного запаху той же душистой водой обливались.
***
...Да,
– Какую пользу может принести Отечеству тело, когда оно состоит из одного брюха!
На завтрак ему подавали рюмку водки, солёный огурец, ржаной хлеб и студень с тёртым хреном. Студень из говяжьих хвостов государь очень любил и мог съесть его в изрядном количестве. На обед обычно готовили жирные наваристые щи, перловую кашу или лапшу с бараньим боком, курицу или гуся, калёные яйца и подовые пироги с зайчатиной, салом и творогом, - а вот рыбу для государя Петра Алексеевича никогда не готовили, он от неё покрывался сыпью. После обеда государь лакомился сыром и фруктами - в наших измайловских садах много чего тогда выращивалось, а оранжереях были диковинки: и арбузы, и дыни, и даже удивительный овощ ананас.
Сласти никакие государь Петр Алексеевич не любил и приготовлять не велел, считая это баловством. От этого туго приходилось его дочерям, Анне и Елизавете, - девицы-то, известно, сласти любят! Но государь Петр Алексеевич следил, чтобы им не давали, и однажды собственноручно вычеркнул из расходов по кухне подобное приготовление, приписку сделав: "Девкам сколь сладкого не дай, всё съедят, а казне лишние расходы".
Ужинал он тем, что осталось от обеда, внимательно следя, чтобы ничего не пропало: давешнюю еду чтобы не стащили и зазря не выбросили. Его повар, иноземец, - мы его Иваном звали, русским именем [1], - искусство своё редко мог проявить. Но, всё таки, бывали дни нарочитых званых обедов, когда государь приказывал приготовить что-нибудь эдакое, заграничное, дабы гостей поразить. Диковинкой в то время были французские салаты, - это уж много после матушка-императрица Екатерина Алексеевна, вторая по счету, не первая, ввела в обычай французскую кухню, а при Петре Алексеевиче таковую и не пробовали, - от тех салатов многих с души воротило из-за обилия уксуса и провансальского масла. Так, на обеде у государя некий знатный господин (мне рассказывали, что это был фельдмаршал князь Аникита Иванович Репнин, но другие утверждали, что адмирал Федор Алексеевич Головин), не смог и ложки салата проглотить - тогда Пётр Алексеевич сего господина насильно есть заставил, а после ещё влил в горло по стакану уксуса и масла; господина наизнанку вывернуло, позеленел весь, еле жив остался. Государь изволил весьма смеяться: ему нравилось гостей своих оконфузить, особливо, когда он в подпитии был. Пил государь Пётр Алексеевич зело много, хотя по его характеру пить ему было нельзя: он не хмелел, но делался буен, зол и задирист. При мне страшный случай был - это когда я государя во второй раз воочию увидел.
Вечером я поджидал отца из приказной избы, недалеко от входа в царские покои. Вдруг появляется государь Пётр Алексеевич, пьянее пьяного, и кличет своего слугу для каких-то надобностей, - а тот возьми, да замешкайся, и шапку даже с головы снять не успел. Государь рассвирепел:
– Ах, ты, такой-сякой! Я тебя отучу на ходу спать!
– и стал бить его тяжёлой дубинкой, которую всегда с собой носил.
А бедняга даже загородиться боится:
– Не надо, государь! Пощади, государь!
– жалобно лепечет, но куда там! Глаза у Петра Алексеевича вовсе бешеные стали; бьёт слугу по голове со всей силы и ругается при этом непотребно. То упал, сердешный, из разбитого черепа кровь хлещет; говорить уже ничего не может, хрипит только. Государь ещё пнул его ногой пару раз и ушёл; другие слуги к несчастному подскочили, хотели голову ему перевязать, да уж помочь ничем нельзя было - помер у них на руках.