Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

Пинчон Томас

Наверху Каллисто, беспомощно плавая в прошлом, не ощутил, как стало слабеть и прерываться неровное биение в грудке птенца. Обад стояла у окна, блуждая по пепелищу своего собственного прекрасного мира; температура оставалась неизменной, небо надело темно-серую униформу. Затем что-то внизу — женский визг, опрокинутое кресло, упавший на пол стакан, Каллисто не знал в точности, — ворвалось в его индивидуальное завихрение времени. Он заметил запинающиеся сокращения мускулов, судорожные подергивания крохотной головки, и его собственный пульс застучал сильнее, словно пытаясь компенсировать недостаток.

— Обад, — слабо позвал Каллисто. — Он умирает.

Девушка плавно прошла через оранжерею и наклонилась, сосредоточенно вглядываясь в ладони Каллисто. Два человека напряженно застыли и ждали минуту, затем другую, пока тиканье крошечного сердца, затихая в умиротворенном диминуэндо, не перешло наконец в молчание. Каллисто медленно поднял голову.

— Я держал его, — запротестовал он, не в силах понять, — отдавал ему тепло моего тела. Почти как если бы я передавал ему жизнь. Или ощущение жизни. Что же произошло? Неужели передача тепла

больше не действует? Разве нет уже…

Он не закончил.

— Я только что была у окна, — сказала Обад. Каллисто в ужасе подался назад. Какое-то мгновение она стояла, колеблясь; Обад давно чувствовала его одержимость и каким-то образом поняла, что теперь все сводится к этим постоянным тридцати семи. Затем внезапно, словно найдя единственное и неизбежное решение, стремительно — чтобы Каллисто не успел заговорить — подошла к окну, сорвала портьеры и разбила стекло своими изящными руками, которые вышли наружу, кровоточа и сверкая осколками; повернувшись лицом к человеку на кровати, она ждала, когда наступит равновесие, когда 37 градусов по Фаренгейту утвердятся навсегда как снаружи, так и внутри, и когда нелепо повисшая доминанта их отчужденных жизней разрешится в тонику темноты и полного отсутствия всякого движения [84] .

84

…нелепо повисшая доминанта их отчужденных жизней разрешится в тонику темноты и полного отсутствия всякого движения. — Доминанта (лат. dominans — господствующий) — пятая ступень мажорного или минорного лада, а также аккорд, построенный на этой ступени. Как правило, переходит (разрешается) в тонику. Тоника (греч., «тонос» — основной) — главный устойчивый звук лада (I ступень гаммы), а также мажорное или минорное трезвучие, построенное на первой ступени лада. Вызывает ощущение завершенности при окончании на нем мелодии или ее части.

Под розой [85]

После полудня над площадью Мохаммеда Али начали собираться желтые облака, начертав в небе над Ливийской пустыней несколько завитков. С юго-востока по улице Ибрагима и через площадь бесшумно мчался поток воздуха, неся в город холодное дыхание пустыни.

«Да будет дождь, — подумал Порпентайн. — Скоро начнется». Он сидел на террасе кафе за небольшим металлическим столиком и курил турецкую сигарету, потягивая третью чашку кофе; его плащ был брошен на спинку стоявшего рядом стула. Сегодня на нем был светлый твидовый костюм и фетровая шляпа, с которой спускался на шею, защищая ее от солнца, муслиновый шарф: с солнцем лучше не рисковать. Впрочем, сейчас, под натиском облаков, светило меркло. Порпентайн поерзал на стуле, выудил из жилетного кармана часы, взглянул на них и положил обратно. В который раз огляделся по сторонам, изучая европейцев на площади: одни спешили в банк «Оттоманский Империал», другие слонялись вдоль торговых витрин, третьи сидели в кафе. Он старательно следил за тем, чтобы на лице, выражавшем предвкушение услад, не дрогнул ни один мускул; все выглядело так, будто у Порпентайна свидание с дамой.

85

«Под розой». — По секрету, в тайне. Роза у древних римлян была эмблемой тайны. Если розу подвешивали к потолку над пиршественным столом, то все, что «под розой» говорилось и делалось, не должно было разглашаться.

Обстоятельства складывались в пользу противников. Один Бог знает, сколько их было. На практике их число сводилось к агентам Молдуорпа, опытного шпиона, так сказать, ветерана. «Ветеран» — это словечко часто старались вставить. Видимо, то был поклон старым добрым временам, когда таким определением награждали за героизм и мужество. Возможно и другое объяснение: теперь, когда век кубарем катился к концу, когда традиции шпионажа, создавшего негласный кодекс чести, рушились, когда условия предвоенного поведения определялись (как утверждали некоторые) на игровых площадках Итона, такой «знак отличия» помогал не раствориться в этом своеобычном haut monde [86] , пока провал — личный или всей группы — навечно не впечатывал ваше имя в шпионские анналы. Самого Порпентайна противники называли «Il semplice inglese» [87] .

86

…в этом своеобычном haut monde… — Haut monde — высший свет (фр.).

87

…противники называли «Il semplice inglese»… — «Il semplice inglese» — простодушный англичанин (итал.).

На прошлой неделе в Бриндизи они, как всегда, не отставали от него ни на шаг; это давало им определенное моральное преимущество, ведь они как-никак понимали, что Порпентайн не может ничего предпринять в ответ. Крадучись тихой сапой, они умудрялись неожиданно возникать у него на пути. Они также копировали его фирменный стиль, заключавшийся в том, чтобы жить в самых популярных отелях, посещать облюбованные туристами кафе, ходить только по самым безопасным многолюдным

улицам. Ясное дело, Порпентайн огорчался ужасно; когда-то он сам придумал эту тактику — вести себя как можно непринужденнее, — и когда ею пользовались другие — тем более агенты Молдуорпа, — для него это было равносильно нарушению авторских прав. Дай им волю, они украли бы его по-детски открытый взгляд, ангельскую улыбку на припухлых губах. Почти пятнадцать лет он избегал их внимания — с тех пор, как зимним вечером 83-го в холле отеля «Бристоль» в Неаполе его подкараулила едва ли не вся шпионская братия. Последующее падение Хартума [88] и нескончаемый кризис в Афганистане напоминали самый что ни на есть настоящий апокалипсис. И вот тогда — он знал, что на каком-нибудь этапе игры это произойдет, — ему пришлось встретиться с самим Молдуорпом, столкнуться с признанным гением лицом к лицу (кстати, лицо было уже старческое), почувствовать, как ветеран похлопывает его по руке, и услышать настойчивый шепот: «События развиваются; мы все можем понадобиться. Будь осторожен». Что ответить? Какой тут возможен ответ? Только пристальный, почти отчаянный взгляд в поисках хоть малейшего намека на обман. Разумеется, Порпентайн так ничего и не углядел; в результате он вспыхнул, быстро отвернулся, не в силах скрыть проявившуюся беспомощность. Он попадался в собственную ловушку при каждой новой встрече, но в эти мерзопакостные дни 98-го года, наоборот, ощущал холодную злость. Они и дальше будут пользоваться этим удачным методом: не станут покушаться на Порпентайна, не будут нарушать правила и лишать себя удовольствий.

88

Последующее падение Хартума… — Хартум — столица Судана. Была захвачена махдистами в 1884–1885 гг. и отвоевана англичанами в 1898 г.

Порпентайн сидел и прикидывал, не последовал ли за ним в Александрию один из тех двоих, которых он видел в Бриндизи. Он стал перебирать варианты: на кораблике в Венеции точно никого не было. Австрийский пароход компании Ллойда из Триеста также заходил в Бриндизи; больше судов, на которые они могли сесть, не оставалось. Сегодня понедельник. Порпентайн отплыл в пятницу. Пароход из Триеста отправлялся в четверг и прибывал поздно вечером в воскресенье. Значит: а) при плохом раскладе ему оставалось шесть дней, б) при самом плохом раскладе — они все знали заранее. В этом случае они отправились в путь на день раньше Порпентайна и были уже здесь.

Он смотрел, как мрачнеет солнце и трепещут на ветру листья акаций вокруг площади Мохаммеда Али. Издалека Порпентайна окликнули. Он повернулся и увидел Гудфеллоу, жизнерадостного блондина, который направлялся к нему по улице Шерифа Паши в выходном костюме и в тропическом шлеме, который был ему велик размера на два.

— Слушай, Порпентайн, — закричал Гудфеллоу, — Я познакомился с потрясающей девушкой. — Порпентайн закурил очередную сигарету и закрыл глаза. Все девушки Гудфеллоу были потрясающими. За два с половиной года их партнерства Порпентайн привык к тому, что на правой руке Гудфеллоу регулярно повисает какая-нибудь особа: словно любая европейская столица была для него Маргейтом [89] и любая прогулка растягивалась на целый континент. Даже если Гудфеллоу и знал, что половину его жалованья каждый месяц высылают жене в Ливерпуль, он не подавал вида и продолжал как ни в чем не бывало держать хвост пистолетом. Порпентайн в свое время прочел досье своего нынешнего помощника, но решил, что наличие жены его уж никак не касается. Гудфеллоу с шумом отодвинул стул и на ломаном арабском подозвал официанта:

89

…словно любая европейская столица была для него Маргейтом… — Маргейт — курорт в Великобритании (графство Кент).

— Хат финган кава бисуккар, иа велед.

— Гудфеллоу, — сказал Порпентайн, — не напрягайся.

— Иа велед, иа велед, — рычал Гудфеллоу. Но официант был французом и по-арабски не понимал.

— Э… — произнес Гудфеллоу, — мне кофе. Cafe [90] , понял?

— Как наши дела? — спросил Порпентайн.

— Лучше не бывает.

Гудфеллоу остановился в отеле «Хедиваль» в семи кварталах от площади. Случилась временная задержка средств, и в нормальных условиях мог жить только один из них. Порпентайн с приятелем жил в турецком квартале.

90

Cafe. — Кофе (фр.).

— Так вот, об этой девице, — продолжил Гудфеллоу. — Вечером в австрийском консульстве прием. Ее спутник, некий Гудфеллоу, славный парень — лингвист, авантюрист, дипломат…

— Имя, — перебил Порпентайн.

— Виктория Рен. Путешествует с семьей, videlicet [91] : с сэром Аластэром Реном, членом многочисленных королевских обществ, и сестрой Милдред. Мать умерла. Завтра отбывают в Каир. Круиз по Нилу, организованный агентством Кука. — Порпентайн молча ждал. — При ней чокнутый археолог, — Гудфеллоу помялся, — некий Бонго-Шафтсбери. Молодой, безмозглый. Не опасен.

91

Путешествует с семьей, videlicet… — Videlicet — разумеется (лат.).