Рассказы из книги "Необычайные истории"
Шрифт:
Порою голова этого несчастного склонялась на грудь, и его бледное от недоедания лицо принимало выражение неизбывной безнадежности, а ноздри от тяжкого вздоха раздувались, как паруса; порою же он поднимал глаза, и пронзительный, почти мистический взгляд его устремлялся к вечерним облакам, медленно плывущим по небу, еще озаряемым медью заходящего солнца, но уже подернутым мутной синевой сумерек.
Прохладный ветерок доносил до него из окружающих садов и полей легкий аромат сухих уже цветов, а также бодрящий дух соломы и травы с плотной груды сена, наваленного вдоль стены, возле которой он
Внезапно из обсаженного кустами переулка появилась весьма привлекательная молодая особа. Она шла мелкими шажками прямо по незамощенной части улицы, вся в меху и бархате, слегка подрагивая от вечерней свежести и засунув руки в муфту.
Эта совсем юная женщина была не кто иная, как мадемуазель Диана Л., столь похожая на нашу знаменитую г-жу Т*, что, если верить сплетням, многие поклонники строптивой и суровой дивы охотно обрели бы утешение у ножек ее очаровательного двойника, тоже артистки и, так сказать, ее дублерши в любовных делах.
Почему она очутилась здесь нынче вечером? Ну, может быть, ей понадобилось ненадолго вернуться на место своего летнего отдыха за — допустим — каким-либо забытым предметом, вещицей пустяковой, но отсутствие которой там, в Париже, ее раздражало… Может быть, и по иной подобной же причине. Это не так уж важно.
Через несколько мгновений она поровнялась с нищим, которого как бы и не заметила, но все же достаточно разглядела для того, чтобы вынуть из муфты портмоне, ибо сердечко у нее было жалостливое и щедрое. Кончиками пальцев в темно-фиолетовых перчатках протянула она ему двухфранковую монетку, произнеся при этом учтивым, холодным и мелодичным тоном:
— Не примете ли вы это от меня, сударь?
При этих наивных словах честный бедняк, изумленный щедростью подаяния, пробормотал:
— Сударыня… но ведь это же не два су… это два франка!
— Да, я знаю, — улыбнулась, уже намереваясь удалиться, прелестная благодетельница.
— О сударыня, в таком случае благословляю вас от всей души! — вскричал, прослезившись, нищий. — Знаете, с позавчерашнего дня жена моя, несчастная женщина, и дети ничего не ели. Вы же даруете нам жизнь! О сударыня, какая же вы добрая!
Порыв благодарности, от которой голос его прерывался, был так искренен, так брал за душу, что она тоже растрогалась и даже слегка прослезилась. Ей подумалось: «Сделать доброе дело, оказывается, такой пустяк!»
— Ладно, — продолжала она, вся взбудораженная, — раз уж так, то возьмите еще пять франков.
Семь франков! За один раз! И в деревне! От потрясшей его радости нищий даже закрыл глаза, до самых глубин своего существа взволнованный такой неожиданной удачей. С робкой почтительностью склонился он к ручке мадемуазель Л.
— Мы не заслуживаем… Ах, если бы все были, как вы, уважаемая юная дама!
Растроганная тем, что ей удалось осчастливить и успокоить этого бедняка, она покорно дала ему облобызать кончики своей надушенной перчатки, а затем, легонько отняв руку, открыла свой кошелек.
— Вот так так! — сказала она. — У меня здесь только один десятифранковик… Тем лучше, берите его!
На этот раз изъявления благодарности от волнения просто застряли в горле несчастного бродяги. Словно одурелый, смотрел
— Время от времени, друг мой, я буду вам кое-что посылать!
От этих слов, суливших его семье какую-то, пусть хоть малую уверенность в будущем, он даже зашатался. Это неожиданное счастье, с одной стороны, а с другой — невозможность доказать, засвидетельствовать каким-нибудь героическим поступком, хотя бы ценой своей жизни, всю искренность его исступленной благодарности теперь подавляли его так, что он просто задыхался. Уже не владея собой, он в мгновенном порыве стиснул в объятьях свою благодетельницу, которую это не могло оскорбить — в этот миг она чувствовала, что стала для него непорочным ангельским видением.
Совершенно позабыв о каких бы то ни было приличиях, он несколько раз поцеловал ее, восклицая: «Жена! Дети!» — и эти крики словно бы вселяли в юную артистку убеждение, что она способна выступать дублером не только г-жи Т*, но и самого Провидения. Так что ни он, ни она не отдавали себе отчета, что в самой кульминации этого даже несколько неуместного экстаза, в некий короткий головокружительный момент прекрасная Диана, сама того не сознавая, почти лежит на подстилке из сена и теперь (от изумления зрачки ее расширились, но никаких сомнений не могло быть) облагодетельствованный ею, но не в меру экспансивный нищий уже просто-напросто овладевает ею, не давая своими бесчисленными поцелуями (о, вполне искренними!) позвать на помощь, и в то же время продолжает сквозь благодарственные рыдания шептать ей на ухо восторженные слова:
— О, спасибо за мою бедную женушку! О, какая вы добрая! О, спасибо за моих деток!
Вскоре шум шагов и голосов, донесшийся до них с почти пустынной улицы, внезапно вернул к действительности безответственного ловеласа.
Юная артистка мгновенно вырвалась из его объятий и, растерянная, с беспорядочно разметанными кудряшками, с заалевшими щеками и нахмуренными бровями, стала, как могла, второпях приводить себя в порядок и быстро направилась, куда ей было нужно — в соседнюю виллу, чтобы там наконец прийти в себя. Шагая по улице, она клялась самой себе, что в будущем даяния, которые будет предлагать ее правая рука, останутся неизвестными левой, что она не станет больше разыгрывать серафима за двенадцать франков и сумеет обрывать с самого начала изъявления благодарности облагодетельствованных.
Сумерки сгущались. У поворота она обернулась, все еще потрясенная этим приключением: загоревшийся только что фонарь осветил у решетки сада смуглое лицо с белыми зубами — он улыбался в сумраке и не спускал с нее взгляда, исполненного благодарности.