Шрифт:
Татьяна Толстая
Рассказы из книги "Ночь"
СВИДАНИЕ С ПТИЦЕЙ
– - Мальчики, домо-ой! Ужинать!
Мальчики, по локоть в песке, подняли головы, очнулись: мама стоит на деревянном крылечке, машет рукой: сюда, сюда, давайте! Из двери пахнет теплом, светом, домашним вечером.
Действительно, уже темно. Сырой песок холодит коленки. Песочные башни, рвы, ходы в подземелья -- все слилось в глухое, неразличимое, без очертаний. Где дорожка, где влажные крапивные заросли, дождевая бочка -- не разобрать. Но на западе еще смутно белеет. И низко над садом, колыхнув вершины темных древесных холмов, проносится судорожный,
Петя быстро нашел на ощупь тяжелые металлические машинки -- краны, грузовички; мама притопывала ногой от нетерпения, держась за ручку двери, а маленький Ленечка еще покапризничал, но и его подхватили, затащили, умыли, вытерли крепким вафельным полотенцем вырывающееся лицо.
Мир и покой в кругу света на белой скатерти. На блюдечках -- веер сыра, веер докторской колбасы, колесики лимона -- будто разломали маленький желтый велосипед; рубиновые огни бродят в варенье.
Перед Петей поставили огромную тарелку с рисовой кашей; тающий остров масла плавает в липком Саргассовом море. Уходи под воду, масляная Атлантида. Никто не спасется. Белые дворцы
с изумрудными чешуйчатыми крышами,' ступенчатые храмы с высокими дверными проемами, прикрытыми струящимися занавесами из павлиньих перьев, золотые огромные статуи, мраморные лестницы, уходящие ступенями глубоко в море, острые серебряные обелиски с надписями на неизвестном языке -- нее, все уйдет под воду. Прозрачные зеленые океанские волны уже лижут уступы храмов; мечутся смуглые обезумевшие люди, плачут дети... Грабители тащат драгоценные, из душистого дерева, сундуки, роняют; развевается ворох летучих одежд... ничего не пригодится, ничего не понадобится, никто не спасется, все скользнет, накренившись, в теплые прозрачные волны... Раскачивается золотая, восьмиэтажная статуя верховного бога с третьим глазом по лбу, с тоской смотрит на восток...
– - Прекрати баловство с едой!
Петя вздрогнул, размешал масло. Дядя Боря, мамин брат, -- мы его не любим -- смотрит недовольно; борода черная, в белых зубах папироса; курит, придвинувшись к двери, приоткрыв щель в коридор. Вечно он пристает, дергает, насмехается --что ему надо?
– - Давайте, пацаны, быстро в постель. Леонид сейчас заснет.
В самом деле, Ленечка опустил носик в кашу, медленно возит ложкой в клейкой гуще. Ну а Петя совершенно не собирается спать. Если дяде Боре хочется свободно курить, пусть идет на крыльцо.
И пусть не лезет в душу.
Съев погибшую Атлантиду, дочиста выскребя ложкой океан, Петя сунул губы в чашку с чаем -- поплыли масляные пятна. Мама унесла заснувшего Ленечку, дядя Боря сел поудобнее, курит открыто. Дым от него идет противный, тяжелый. Тамила -- та всегда курит что-то душистое. Дядя Боря прочел Петины мысли, полез выпытывать:
– - Опять ходил к своей сомнительной приятельнице?
Да, опять. Тамила -- не сомнительная, она заколдованная красавица с волшебным именем, она жила на стеклянной голубой горе с неприступными стенами, на такой высоте, откуда виден весь мир, до четырех столбов с надписями: "Юг", "Восток", "Север", "Запад". Но ее украл красный дракон, полетал с ней по белу свету и завез сюда, в дачный поселок. И теперь она живет в самом дальнем доме, в огромной комнате с верандой, заставленной кадками с вьющимися китайскими розами, заваленной старыми книжками, коробками, шкатулками и подсвечниками, курит тонкие сигаретки из длинного мундштука, звенящего медными колечками,
Дядя Боря опять прочел Петины мысли, захохотал и запел -- ни для кого, но обидно:
А-а-ана была портнихой,
И шила гладью.
Па-а-атом пошла на сцену.
И стала -- актрисой!
Тарьям-пам-пам!
Тарьям-пам-пам!
Нет, нельзя его выпускать из башни. , Мама вернулась к столу.
– - Деда кормили?
– - Дядя Боря цыкая зубом как |и в чем не бывало.
Петин дедушка лежал больной в задней комнате, часто дышал, смотрел в низкое окно, тосковал.
– - Не хочет он, -- сказала мама.
– - Не жилец, -- цыкнул дядя Боря. И опять засвистел тот же гнусный мотивчик: тарьям-пам-пам!
Петя сказал "спасибо", ощупал в кармане спичечный коробок с сокровищем и пошел в кровать -- жалеть дедушку и думать о своей жизни. Никто не смеет плохо говорить про Тамилу. Никто ничего не Понимает.
...Петя играл в мяч у дальней дачи, спускающейся к озеру. Жасмин и сирень разрослись так густо, что и калитку не найдешь. Мяч перелетел через кусты и пропал в чужом саду. Петя перелез через забор, пробрался -открылась цветочная лужайка с солнечными часами посредине, просторная веранда -- и там он увидел Тамилу. Она раскачивалась на черном кресле-качалке, в ярко-черном халате, нога на ногу, наливала себе из черной бутылки, и веки у нее были черные и тяжелые, н рот красный.
Привет!
– - крикнула Тамила и засмеялась, будто заплакала.
– - А я тебя жду!
Мячик лежал у ее ног, у расшитых цветами тапочек. Она качалась взад-вперед, взад-вперед, и синий дымок поднимался из ее позванивающего мундштука, а на халате был пепел.
– - Я тебя жду, -- подтвердила Тамила.
– - Ты меня можешь расколдовать? Нет?.. Что ж ты... А я-то думала. Ну, забирай свой мячик.
Пете хотелось стоять, и смотреть на нее, и слушать, что она еще скажет.
– - А что вы пьете?
– - спросил он.
– - Панацею, -- сказала Тамила и выпила еще.
– - Лекарство от всех зол и страданий, земных и небесных, от вечернего сомнения, от ночного врага. А ты лимоны любишь?
Петя подумал и сказал: люблю.
– - Ты, когда лимоны будешь есть, косточки для меня собирай, ладно? Если сто тысяч лимонных косточек собрать и бусы нанизать, можно полететь, даже выше деревьев, знаешь? Хочешь, вместе полетим, я одно место покажу, там клад зарыт, только вот слово забыла, каким клад открывается. Может быть, вместе подумаем.
Петя не знал, верить или не верить, но хотелось смотреть и смотреть на нее, как она говорит, как качается в диковинном кресле, как звенят медные колечки. Она его не поддразнивала, не заглядывала в глаза, проверяя: ну как? интересно я рассказываю, а? нравится? Просто качалась и звенела, черная и длинная, и советовалась с Петей, и он понял: это будет его подруга на веки веков.
Он подошел поближе, посмотреть на удивительные кольца, блестевшие на ее руке. Трижды обвила
палец змея с синим глазом, а рядом распласталась, Ми гая серебряная жаба. Змею Тамила сняла и дала посмотреть, а жабу снять не позволила: