Рассказы из книги "Новые жестокие рассказы"
Шрифт:
В двух последних партиях виконт Ле Глайель, перевернув червонного короля, получил при раздаче четыре семерки и не играющую восьмерку. Тюссер, у которого была пятерка пик, поколебался, затем сделал решительный, рискованный ход и, как и следовало ожидать, проиграл. Напоследок все было разыграно очень быстро.
У священнослужителя на мгновенье сверкнули глаза, лоб его нахмурился.
Теперь Мариель снова беззаботно разглядывала свои розовые ноготки. Виконт рассеянно созерцал перламутровые жетоны, не задавая вопросов. Не игравший гость, отвернувшись из деликатности, приоткрыл (с тактом, сошедшим на него поистине по наитию свыше!) шторы окна, у которого
Тогда сквозь кроны деревьев в комнату проник, обессиливая сияние свечей, белесоватый ранний рассвет, от которого мертвенно-бледными стали казаться руки молодых людей, сидевших в этой гостиной. И наполнявший комнату аромат сделался вроде бы более пресным, еще менее чистым, он словно таил в себе сожаление о купленных наслаждениях, о горьких радостях плоти, некую усталость! И пока еще очень неопределенные, но угрожающие тени прошли вдруг по лицам, словно подсказывая незаметной растушевкой, какие печальные перемены готовит им будущее. Хотя никто здесь не верил ни во что, кроме призрачных удовольствий, каждый услышал внезапно пустой звон этого существования, когда древняя мировая скорбь вдруг, вопреки им самим, коснулась крылом этих якобы развлекавшихся людей: в них была пустота, отсутствие надежды, они уже забывали, они уже не страшились узнать… странную тайну… Впрочем…
Но священнослужитель уже встал с места, от него веяло ледяным холодом, он уже держал в руках свою треуголку. Окинув взглядом трех несколько растерянных людей, он произнес официальным тоном:
— Пусть проигранная мною ставка заставит и вас, сударыня, и вас, милостивые государи, призадуматься! Я расплачиваюсь.
И продолжая смотреть в упор холодным взглядом на нарядную хозяйку дома и изысканных гостей, он, понизив голос, звучавший все же как похоронный звон, произнес нижеследующие окаянные, невероятные слова:
— Тайна церкви?.. Она… она в том, ЧТО ЧИСТИЛИЩА НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ.
И пока те, не зная, что подумать, не без некоторого волнения переглядывались, аббат, поклонившись, спокойно направился к двери. Открыв ее, он еще раз обернул к ним свое мрачное, смертельно бледное лицо с опущенными глазами и вышел без малейшего шума.
Оставшись одни, избавленные от этого призрака, молодые люди облегченно вздохнули.
— Это, наверно, неправда! — наивно пробормотала сентиментальная, еще немного взволнованная Мариель.
— Пустые речи проигравшегося в пух и прах человека, который и сам не знает, что мелет! — вскричал Ле Глайель тоном разбогатевшего конюха. Чистилище, ад, рай!.. Это же какое-то средневековье, все эти штуки! Просто чушь!
— Нечего об этом думать! — пропищал другой жилет.
Но в сумрачном свете наступающего дня угрожающая ложь юного святотатца все же, оказалось, попала в цель! Все трое сильно побледнели. С глупейшими, принужденными улыбками выпили они последний бокал шампанского.
И в это утро, как настойчиво ни уговаривал ее не игравший гость, Мариель, может быть ради покаяния, отказалась уступить его любовным домогательствам.
ЛЮБОВЬ К НАТУРАЛЬНОМУ
Человек может придумать все, кроме искусства быть счастливым.
Имея обыкновение прогуливаться по утрам в лесу Фонтенбло, г-н К* (нынешний глава государства) как-то на днях на рассвете стал спускаться по росистой траве в небольшую долину недалеко от ущелий Аспремона.
Одетый, как всегда, просто, но с какой-то строгой
Внезапно он заметил, что «задумчивость направила его шаги» к довольно просторному, весьма кокетливо выглядевшему деревенскому домику с двумя окнами и зелеными ставнями. Подойдя ближе, г-н К* заметил, что доски, из которых сколочено было это не совсем обычное жилье, снабжены порядковыми номерами и что это нечто вроде ярмарочного барака, взятого на прокат кем-то имеющим на то право. На двери крупными белыми буквами было написано: «Дафнис и Хлоя».
Надпись удивила его. Улыбаясь, с любопытством, которому он постарался придать всяческую деликатность, отнюдь не собираясь внести мирскую суету в этот приют отшельника, он учтиво постучался в дверь.
— Войдите, — крикнули изнутри два звонких, почти детских голоса.
Он слегка нажал ручку, дверь открылась, а луч солнца, проникший сквозь листву, осветил и его, и внутренность этого идиллического жилища.
Стон на пороге, г-н К * увидел перед собой молодого человека, совсем юношу, с льющимися светлыми волосами, с чертами, словно вычеканенными на греческой медали, с матовой кожей лица и голубыми глазами, имевшими выражение несколько скептическое, то есть во взгляде их было что-то насмешливое, столь свойственное глазам людей нормандского происхождения. Кроме него в комнате находилась также совсем юная девушка с невинным взглядом и лицом, чистый овал которого венчала уложенная вокруг головы пышная темная коса. Оба они были в траурной одежде из деревенской домотканой материи: благодаря изяществу их фигур покрой ее казался вполне изысканным. Оба они были прелестны, а их несколько артистический вид, как ни странно, не вызывал отвращения.
Глава государства, которому часто приходилось разъезжать по стране, был, на удивление себе самому, счастлив, что перед ним не лица префектов, супрефектов и мэров, а какие-то другие, и глаза его отдыхали.
Дафнис стоял у простого деревянного стола, прелестная Хлоя, разглядывавшая из-под опущенных ресниц нежданного гостя, сидела на металлической кушетке, сработанной в новом стиле, с матрасом, набитом водорослями, двумя белыми простынями грубого полотна и длинной подушкой на двоих. Три плетеных стула, несколько предметов домашнего обихода, тарелки и чашки из фаянса под старинный лиможский и два новеньких прибора из блестящего мельхиора на столе дополняли обстановку этого временного прибежища.
— Добро пожаловать, незнакомец, входящий к нам в нежданном луче солнца, — сказал Дафнис. — Вы безо всяких церемоний позавтракаете с нами, не так ли? У нас есть яйца, сыр, молоко, даже кофе. Хлоя, живо, давай еще прибор.
Сильные мира сего любят вещи простые, непосредственные и охотно предаются радости пребывания инкогнито у скромных людей. Г-ну К* был оказан такой прием, что он не мог отказать себе в проявлении любезности и ради развлечения пойти на то, чтобы сбросить с себя (только на этот раз и в виде исключения) свойственный ему обычно ригоризм. «Вот, — думал он, — двое эксцентричных молодых людей, убежавших сюда откуда-нибудь из Парижа и избравших этот диковинный способ провести каникулы! Может быть, они окажутся забавнее моего окружения. Посмотрим».