Рассказы из всех провинций
Шрифт:
Да, алчность правит миром! Из всех богов, почитаемых в ста двадцати храмах Исэ, больше всего пожертвований достается Эбису [221] и Дайкоку. [222] «Тага — бог долголетия; Сумиёси — покровитель мореплавателей; Идзумо — соединитель судеб; Кагаминомия заботится о красоте девичьего лица; Санно помыкает двадцатью одним младшим богом; Инари-доно защищает от разорения, он не позволит вашему состоянию выскользнуть из рук, подобно лисьему хвосту», [223] — так чирикают «храмовые воробушки», [224] зазывая посетителей.
221
Эбису — один из семи богов счастья. В XVII в. почитался главным образом как покровитель рыбаков и торговцев. Обычно изображается с огромным морским окунем (тай) в левой руке и удочкой, перекинутой через правое плечо.
222
Дайкоку —
223
«…Инари-доно защищает от разорения, он не позволит вашему состоянию выскользнуть из рук, подобно лисьему хвосту…» — Инари — синтоистский бог урожая; во времена Сайкаку ему поклонялись еще и как богу — покровителю торговли. В храмах бога Инари всегда устанавливают парные изображения лисиц, которые считаются его посланницами; отсюда сравнение: «подобно лисьему хвосту».
224
«Храмовые воробушки» — так назывались монахи, сопровождавшие паломников по храмам.
Всем этим богам паломники приносят щедрые пожертвования, ведь каждый жаждет их покровительства. Другие же боги преданы забвению. По нынешним временам даже богам не так-то просто заработать. Что же говорить о людях?
Поздравительных амулетов, с которыми священники храмов Исэ каждый год обходят верующих, требуется несчетное множество, и поэтому за определенную мзду их пишет каллиграф. За одну штуку он получает по медяку и трудится весь год, а поскольку такое занятие требует изрядной затраты сил, больше двухсот медяков в день ему никак не заработать. Поздравление гласит: «Да снизойдет вечное спокойствие и процветание на народ, хранимый богами, да пребудет он в вере».
И да поможет ему сие заработать на пропитание!
Мышь на посылках
Жил на свете один человек. Бережлив был до скупости. Тринадцатого числа последнего месяца года, в канун праздника, у него в доме затевали уборку. К этому дню люди покупают бамбук, чтобы его листьями сметать сажу со стен. Но скупец, не желая пускаться в излишние траты, отправлялся в семейный храм и там выпрашивал себе в подарок двенадцать стеблей бамбука — по количеству месяцев в году. После уборки он использовал их для починки крыши, а из веток связывал метелку; ничто у него зря не пропадало.
Но в прошлом году случилось так, что тринадцатого числа он был занят и вопреки обыкновению отложил уборку на последний день месяца. И когда стал разводить огонь под ванной, — что делал всего раз в году, — в ход пошел разный мусор, начиная с оберток от рисовых колобков, которыми лакомятся в пятый день пятого месяца, и кончая листьями лотоса, сохранившимися с Праздника поминовения усопших. [225] Скупец никогда ничего не выбрасывал, всякую мелочь подбирал, приговаривая: «В огне, что ни сунь, сгорит, вода все равно закипит». Уж кто-кто, а он-то хорошо знал, на что не следует тратиться.
225
«…начиная с оберток от рисовых колобков, которыми лакомятся в пятый день пятого месяца, и кончая листьями лотоса, сохранившимися с Праздника поминовения усопших» — В пятый день пятого месяца по лунному календарю отмечается Праздник мальчиков (Танго-но сэкку). Рисовые колобки, завернутые в листья бамбука, — традиционное праздничное лакомство. В Праздник поминовения усопших (Бон) для душ умерших родственников готовили угощение на листьях лотоса.
В пристройке позади дома жила старуха. Была она родной матерью скупца, а потому скаредности ее уж и вовсе не было предела. Когда во дворе растопили ванну, она бросила в огонь деревянную сандалию и принялась вспоминать былые времена:
— Восемнадцати лет от роду вошла я в этот дом. Сандалии лежали у меня тогда в сундуке с приданым. Носила я их и в дождь, и в снег. С той поры пятьдесят три года минуло, а они все новехонькие, только лак чуть-чуть пооблез. Думала я, мне их на весь мой век хватит, да вот беда: одну сандалию утащил проклятый бродячий пес, а от второй, уцелевшей, теперь мало проку. Как ни жаль, приходится ее сжечь. — Долго причитала старуха, потом вдруг, о чем-то вспомнив, заплакала. — Жизнь наша проходит, точно сон. Завтра тому ровно год исполнится. Горе, горе!
Ее причитания услышал сосед-лекарь, который в это время сидел в ванне.
— В канун праздника радоваться надо, а вы горюете, — крикнул он ей. — Уж не покойника ли оплакиваете?
— Как ни глупа я, но не стала бы из-за чьей-то смерти так убиваться. Совсем другая у меня беда. Год назад первого числа приезжала сестра из Сакаи, подарила мне к празднику сверток серебряных монет. Как я обрадовалась подарку! Положила деньги на полочку эходана, [226] но в ту же ночь они куда-то исчезли. Взять их мог только свой человек, который знает здесь все входы и выходы. С тех пор я денно и нощно молилась богам, да все понапрасну. Потом попросила прочитать молитву монаха-ямабуси. [227] А он и говорит: «Ежели во время моей молитвы гохэй [228] на алтаре зашевелятся и священный светильник угаснет, знайте, что молитва услышана, — и в течение семи дней ваши деньги сыщутся».
226
«Полочка
227
Монах-ямабуси — монах-отшельник. Во времена Сайкаку о ямабуси шла дурная слава как об обманщиках и даже грабителях.
228
Гохэй — ритуальные полоски из белой, золотой или пятицветной бумаги, которые прикреплялись к жезлу и использовались во время синтоистских обрядов и заклинаний.
И верно, посреди молитвы заколыхались гохэй, пламя уменьшилось, а потом и вовсе погасло. «Воистину велика чудодейственная сила богов и будд, и мир наш еще не близится к закату», — подумала я и на радостях пожертвовала этому монаху сто двадцать медных монет, хотя обычно дают им не больше двенадцати.
Прождала я семь дней, но деньги так и не нашлись. Тогда я поделилась своим горем с одним знакомым, и вот что он мне сказал: «Да вы же бросили деньги вдогонку вору! В последнее время среди монахов-ямабуси развелось множество хитрецов и обманщиков. Установят, например, на алтаре разные приспособления, и куколки из белой бумаги исполняют танец Тоса. [229] Дело известное — все эти фокусы еще раньше проделывал жонглер Мацуда. Люди нынче куда как сметливы, но нередко попадаются на самые простые уловки. Этот монах поставил у вас на алтаре кувшин с вьюном. Распевая молитвы, он то перебирал четки, то изо всех сил колотил по алтарю посохом и жезлом. Несчастная рыба с перепугу металась в кувшине и задевала стержень, на котором были укреплены гохэй, вот они и шевелились. Не ахти какая хитрость, но человек непосвященный глядит на это с благоговением. Почему погас светильник — тоже понять нетрудно. Видно, этот монах проделал в чаше для масла дырку, а внизу поставил сосуд с песком. Песок постепенно впитал все масло, а без масла, как известно, светильник гореть не будет».
229
«Танец Тоса» — танец, сопровождавшийся ударами в гонг и барабан и пением буддийских молитв.
Услышав это, я поняла, что дважды понесла убыток. До сих пор у меня ни одна медная монетка даром не пропадала, а тут вот просчиталась — ведь деньги-то так и не нашлись. И раз уж у меня такой безрадостный Новый год, ничто в жизни мне больше не мило!
И, не стыдясь людей, старуха снова заголосила. А домочадцы, слышавшие все ее сетования, огорчились, «Скверно, что на нас падает подозрение», — подумали они, и каждый в душе поклялся богам, что его вины в пропаже денег нет.
Наконец уборка в доме подошла к концу. Когда смели почти всю сажу и добрались до чердака, между балками обнаружили сверток. Развернули его, — и что же? — в нем оказались те самые деньги, о которых горевала старуха.
«Все, что не украдено ворами, рано или поздно отыскивается. Видно, тут не обошлось без мышей. До чего же вредные твари!» — облегченно вздохнули домочадцы, но старуха не унималась.
— Что-то не приходилось мне видеть мышей, которые таскали бы вещи из дома в дом, — ворчала она, выбивая пыль из циновок. — Это проделки какой-нибудь двуногой мыши, впредь надо держать ухо востро!
Тут к ней подошел лекарь-сосед, только что закончивший купание.
— Подобное случалось и в древности, — сказал он. — Во времена тридцать седьмого императора Котоку, [230] в последний день первого года эры Тайка, [231] императорскую резиденцию перевели из Окамото, что в провинции Ямато, в Нагара-но Тоёсаки в Наниве. [232] За императорской семьей последовали и мыши. И вот что забавно: они уволокли все свое имущество — хлопок, чтобы затыкать норки; бумажные тюфяки, чтобы прятаться от коршунов; талисманы против кошек; острые колышки, защищающие от хорьков; подпорки для мышеловок, чтобы те не захлопывались; дощечки для гашения светильников; перекладины для подвешивания сушеных тунцов. Вдобавок они прихватили с собой еще и сушеных моллюсков «морское ушко» для свадебного подарка, сушеных анчоусов для новогоднего праздника, а также толченый рис в соломенной обертке, с которым отправляются на богомолье в Кумано. И все это они волокли в Наниву, а ведь туда целых два дня пути. Ну, а от вашего флигеля до главного дома совсем рукой подать, так неужели они не могли перетащить туда ваш сверток?
230
«Тридцать седьмой император Котоку» — тридцать седьмой японский император, находившийся на престоле с 645 по 654 гг.
231
«Эра Тайка» — 645–650 гг.
232
Нанива — старинное название города Осаки.
Вот так, рассказывая о событиях давно минувших дней, лекарь увещевал старуху, но та ни в какую не сдавалась.
— Спору нет, говорите вы разумно, только ежели я чего не видела собственными глазами, того, значит, и не бывает на свете! — твердила она.
Тогда все стали думать, как переубедить старуху, и в конце концов придумали: послали за дрессировщиком мышей Тобэем, который обучался своему ремеслу у Нагасаки Мидзуэмона. [233] Тот явился и сказал:
233
Нагасаки Мидзуэмон — знаменитый дрессировщик времен Сайкаку, живший в Эдо.