Шрифт:
Рассказы, как мертвые женщины
Похоронить пса
Осенняя ночь, сумерки. Воздух пахнет по-особому. Он залетает в открытую форточку и ласкает ноздри, проникая в мозг, оживляет странные воспоминания. Осенние воспоминания. Такие воспоминания не принадлежат человеку, они попадают к нему из вне, живут в мозге, и раз в пять лет, потревоженные холодным осенним воздухом, пробуждаются, что бы лишний раз доказать своему носителю, что он лишь среда питания для осени.
Прохладный ночной воздух, со спорами осенних воспоминаний, влетает в форточку квартиры, где сидят за столом и беседуют
Напротив него сидит его приятель. Молодой человек, чуть ниже среднего роста, атлетического телосложения. Он отхлёбывает из кружки зелёного чаю с лимоном, не выпуская из пальцев дымящуюся сигарету кэмел. От него пахнет туалетной водой Адидас, детскими страхами и спермой. Он родился осенью и его лицо испещрено тоненькими морщинками от улыбок, а щеки сухие от слёз.
Споры осенних воспоминаний тут же поселяются в мозге этого второго мужчины. Они вступают в сложные химические реакции и образуют осеннее настроение. Почувствовав это настроение, душа носителя осенних спор трепещет как дикая птица в клетке, и становится горькой на вкус.
Мужчина с тонкими морщинками, улыбается сам не зная чему, и делает глубокую затяжку. Его новое настроение, неуловимое, как музыка Колтрейна, удивляет и пугает его приятеля с вьющимися волосами.
– Что это ты улыбаешься? – с сарказмом в голосе спрашивает Длинноволосый.
– Да так… – отвечает приятель, и его улыбка становится улыбкой похотливого монаха, склонившегося над спящей девственницей. – Я подумал, что хочу написать рассказ, пахнущий морозным осенним воздухом и опавшими листьями.
– Ты пишешь хорошие рассказы, – говорит длинноволосый, – но они хороши для тех, кто лично с тобой знаком. Твои рассказы, понимаешь, они как бы продолжение тебя. Мне и самому интересно, что бы сказал о твоих рассказах, человек, совершенно с тобой не знакомый? Возможно ты талантливый графоман.
Длинноволосый усмехается своим словам и закуривает ещё одну сигарету. Его приятель С Осенним Настроением, снова улыбается, очень искренне, по детски. А его морщинки становятся похожи на блестящую на солнце паутинку.
Длинноволосому становится неприятно от этой улыбки. В детстве его учили: смех без причины – признак дурачины. Иногда он думает, что спонтанная радость – это жаба, от которой бородавки.
– В любом случае, у тебя хорошие рассказы, – врёт Длинноволосый и даже не краснеет.
– Только мне интересно, почему в твоих рассказах нет женщин, а если есть, то мёртвые?
– Иногда мне кажется, что мои рассказы – это и есть мертвые женщины.
Низкорослый тушит сигарету в пепельнице, стараясь, что бы не осталось горящих угольков. Он всегда докуривает сигареты до фильтра, что очень вредно для здоровья. Он хмурит брови, отчего на лбу образуется глубокая трещина.
– Ты когда-нибудь хоронил животных? – спрашивает он.
Длинноволосый отпивает кофе из фарфоровой кружки и отрицательно качает головой.
– А мне приходилось. Я хоронил собаку моей подруги. Колли. Ещё зимой я играл с ним, валялся в снегу, катился кубарем, кувыркался. Он весело лаял и небольно кусался, так, знаешь, играючи. А летом он заснул и не проснулся, хотя молодой еще был совсем. Такое впечатление, что пёс задумался до
Низкорослый замолчал, отпил чаю, и посмотрел на Длинноволосого.
– Н-да, – сказал тот.
– Когда хоронишь кого-нибудь, – продолжил Низкорослый, – ты уже не думаешь, что в земле лежат останки. Закапывая в землю тело, ты, вроде как, переправляешь его в другой мир. А вообще я не знаю, зачем тебе это рассказал.
Длинноволосый поспешно отхлебнул кофе, посмотрел на часы, и поднялся из кресла.
– Ладно, – сказал он, пряча глаза, – пора уже мне идти.
– Ну ладно, – сказал Низкорослый, – спасибо, что пришел.
Он проводил Длинноволосого до двери. Они пожали друг другу руки.
Длинноволосый спускается по лестнице, ненавидя Низкорослого, но в действительности, он ненавидит себя. Низкорослый закрывает за Длинноволосым дверь и прячет улыбку в карман. Он ненавидит себя, но в действительности, он ненавидит своего отца.
Зигмунд Фрейд
Мне приснился Зигмунд Фрейд. Он стоял передо мной худой и изможденный. Нижняя челюсть отсутствовала, на грудь капали слюни, вперемежку с кровью. Из его грустных глаз текли слезы. Он издавал нечеловеческие звуки. Мне стало от этого очень противно на душе, но я понял, что он говорит.
– Вот здесь! – сказал Зигмунд Фрейд, и ткнул пальцем в область моей почки.
Я проснулся в холодном поту. Сердце бешено стучало, прыгало, ударяясь о ребра. Левая почка болела. Я зажмурил глаза и сморщился. Душа моя словно превратилась в коричневую изюмину, плавающую в туберкулезной мокроте. По сравнению с этим чувством боль в пояснице показалась сущей щекоткой.
Послышался шорох. В комнате было темно. Я резко открыл глаза и посмотрел, приблизительно в ту сторону, откуда исходил посторонний звук. Я знал, что в квартире ни кого быть не может, но на фоне окна, подсвеченного уличным фонарем, я увидел чей-то темный силуэт. Мои мышцы напряглись и окаменели. Спина покрылась мурашками и за долю секунды стала холодной как кафель в туалете. Я хотел закричать, но ничего не вышло. Даже пискнуть я не смог. Казалось, что горло парализовано. Не получилось набрать в легкие воздуха. Что-то в моей голове звякнуло и раздвоилось, и от этого волосы на голове встали дыбом. Все, что видели мои глаза, уже привыкшие к темноте, стало разваливаться на части, менять очертания.