Рассказы Матвея Вьюгина
Шрифт:
Манеж был на самой границе, поэтому глядели на конные соревнования не только наши люди, но и жители с той стороны.
Серый жеребец всех деревенских лошадок обскакал. Мы поглядывали на длиннохвостого скакуна с тайной завистью — ведь не у каждого кавалериста хорошая лошадь, иному попадает такой экземпляр, что не знаешь, как от него избавиться.
Алиоглан будто подзадоривал нас: подберет повод — конь взовьется вверх, встанет трепетной стойкой, покрасуется, а потом, как огромная птица, распустит крылатую гриву и полетит, стелясь по земле. А всадник, как влитый в седло, — не покачнется.
Часа
С вечера я в наряд выехал с Иваном Гусевым — рядовым первого года службы. Остановились мы в неглубоком распадке, который сползал к границе. Ночь выдалась темная и душная, сперва дождичек покапал, потом тучи нависли, и над речкой будто дымовая завеса встала. Туман пополз. Но все равно хорошо кругом: душистая трава щекочет лицо и руки, цикады невидимые всюду поскрипывают. Лежим мы с Гусевым, можно сказать, в обнимку с родной землей и даже комаров не замечаем — следим, чтобы какой-нибудь гад не испортил праздника людям, не перебрался к нам с подлыми целями. Гусев, наверно, про свой Тамбов вспоминает. Первогодки всегда по дому тоскуют. Парень он, как все, ничем особым не примечательный, разве что рябоватый — болезнь его не спрашивала, испятнала лицо и все. А глаза у него чистые, зеленоватые и всегда задумчивые.
Лежим мы в мохнатой духоте, прислушиваемся. А вокруг нас ничего особенного не происходит: изредка кони пофыркивают, речка тихонько журчит, черепахи нудно скрипят. И вдруг — выстрел, второй, третий. Эхо в горах загремело. Что такое? Гусев поднял голову и тихо шепнул мне:
— На той стороне, что ли?
— Ну да, — отвечаю ему. — В персидском селении, которое на излучине стоит, недалеко от берега. А в общем, поглядывай хорошенько, от нас это совсем близко. Может, провокация какая, сюда кинутся…
Но ничего не произошло. Правда, после первых выстрелов услыхали еще два-три, топот конских копыт по дороге — и все стихло.
Когда мы с Гусевым возвратились на заставу, начальник стоял на крыльце и ждал нас. Он был в новой гимнастерке, при всем оружии, в начищенных сапогах.
— Хорошо, что вовремя подъехали, — сказал он, выслушав наш доклад. — А сейчас, Вьюгин, быстро почистить сапоги — пойдете со мной на переговоры…
Переговоры! Это не за большим столом сидеть да разводить всякую хитрую дипломатию, нет — просто встретятся с персидской стороны офицер с переводчиком и одним солдатом, с нашей — начзаставы Михайлов, переводчик Мамедов и я — рядовой советский пограничник.
Персидский офицер — худой и черный, как обгорелая жердь, поприветствовал нас и с места в карьер — протест заявил: минувшей ночью неизвестный бандит ограбил персидского крестьянина. Крестьянин договорился с этим человеком, что он променяет ему своего коня на двух рабочих буйволов и бычишка-годовика. Неизвестный забрал скот, сел на своего коня и поехал. Крестьянин поднял крик, а неизвестный открыл стрельбу. Ранил крестьянина, а когда за
Начальник заставы задал несколько вопросов персидскому офицеру для уточнения личности неизвестного: как он выглядит, в чем одет, какая лошадь, где первый раз встречался с ним крестьянин. Когда все узнал, сказал:
— Примем меры.
Какие меры — ничего этого начальник заставы не объяснил. А когда мы подошли к заставе, Михайлов сказал:
— Ну, и номер будет, ежели этим бандитом окажется вчерашний победитель конных соревнований.
— Не может того быть, товарищ начальник! — возразил переводчик Мамедов.
— Отчего же не может быть? Здесь все может быть. Приметы очень совпадают. Ну, к вечеру выясним…
И действительно, к вечеру все прояснилось. На боевом расчете Михайлов недовольно хмурился: сердитый был, придирчивый, а потом объявил: Алиоглан бандитом оказался!
Ну, а кто это мог знать, на лбу у него написано, что он бандит? Раньше ничего такого за ним не замечалось.
Сразу после соревнования Алиоглан взял дома винтовку, вскочил на коня и удрал за границу. Зачем его туда понесло — никто не знает. А сегодня на рассвете его видели в селении — он пригнал двух буйволов и бычка. Продал их и снова куда-то исчез.
— Безнаказанно прошел через границу, — с укором сказал начальник. — Туда и обратно сходил и не попался. Как это объяснить?..
— Конь у него быстрый — это верно, — продолжал начальник, — но поймать надо. Обязательно надо поймать… — Поглядел на Щербака и посмеялся. — Здорово он нас купил с тобой, фотограф!
Гусев подошел ко мне после ужина. Закурил.
— Видишь, какое дело получилось, — заговорил он, — мы с тобой тоже виноваты, что проворонили эту птицу.
— Как это виноваты?
— Так ведь не на печи сидели в эту ночь, а в наряде были, границу охраняли.
— Что же из этого? Он вон у самой заставы прошел. Знает, что здесь наряды не выставляются.
Гусев задумчиво подымил цигаркой.
— Ишь ты, какой догадливый! — сказал он сердито и нахмурил чернявые брови. — Охота мне с ним встретиться…
Май прошел — Алиоглан не попадался. Но молва о его налетах и грабежах все шире растекалась по границе. Недели не проходило, чтобы Алиоглан не учинил погрома на той стороне. Однажды перед утром он опять почти у самой заставы проскочил в наш тыл. Двое суток за ним гонялись. А он, окаянный, будто и явился только для того, чтобы пограничников подзадорить. Покажется где-нибудь на пригорке, на недосягаемом расстоянии, погарцует, покрасуется у нас на глазах и опять ускачет. Ни одна наша лошадь за ним не поспевает.
Так все лето и разбойничал — не удавалось его поймать ни нам, ни персидским сарбазам, хотя вообще-то похоже было, что сарбазы боятся Алиоглана и только для видимости показывают, что гоняются за ним. Как-то среди белого дня Алиоглан подъехал к персидскому посту, не слезая с коня, направил на дневального винтовку и приказал ему принести ящик патронов. Дневальный сходил в казарму, принес патроны и подал их Алиоглану. А когда бандит отъехал на километр от поста — дневальный поднял тревогу.
Но в тот же вечер случилось такое, чего, наверно, никак не ожидал Алиоглан.