Рассказы майора Игнатенко
Шрифт:
— Зачем это они? — спросил Колков.
— Со злости, что караван не взяли, а может, так просто, чтоб поприкалываться, — объяснил Шорохов.
— Что ж офицеры их не удержат? Это же… Они же, как фашисты.
— Попробуйте, удержите. Это вам не Союз!
Потом Вадим обратил внимание, что номера стрелявших бронетранспортеров замазаны грязью, чтобы нельзя было определить, кто стрелял. Значит, всё-таки боятся…
…Ночью, уже на подходе к гарнизону, колонну обстреляли моджахеды. Обстреляли там, где, по утверждению Шорохова,
КамАЗа Вадим обнаружил три маленькие, аккуратные дырочки, безобидные на вид…
Возможно, это был обычный обстрел, совершенный какой-нибудь чужой бандой, но в сознании Колкова он почему-то соединился с убийством животных и с застигнувшим их на плато афганцем.
…Разведчики Лукоянова прочесывали ущелье уже вторые сутки. Никаких следов потерянного „Урагана“, никаких ответвлений дороги, узкой серебристой лентой петляющей по гигантскому каменному коридору. Короче — нулевой вариант.
К полудню лавиной навалилась усталость. Даже видавшие виды солдаты разведроты не выдерживали темпа, заданного их неукротимым капитаном. Про саперов Колкова и говорить нечего. Вадиму уже несколько часов приходилось тащить на себе часть амуниции рядового Кочнева — длинноногого, словно цапля, солдата. Второй подчиненный старшего лейтенанта — ефрейтор Мерзликин топал сейчас в авангарде рядом с проводником и ротным.
Привал устроили, взобравшись на высокую скалу. Так безопаснее.
Присев на круглый камень рядом с Люльком, Колков с наслаждением вытянул натруженные ноги:
— Какие планы, главком? Долго еще блукать думаешь?
— Какие тут планы… Надо на связь с „большой землёй“ выходить: может, у них что нового… — Чувствовалось, что Люлёк зол на весь мир. — Говорил же я тебе: не будет толку от этой командировки! Без настроения иду… Только отпуск мне обосрали… Эй, связь! Запроси „первого“, как у него…
Через несколько минут связист доложил:
— „Первый“ на связи, товарищ капитан!
Люлёк тут же завладел гарнитурой:
— Первый, первый, я — тринадцатый. Докладываю: у меня — пусто. Нахожусь в шестнадцатом квадрате у отметки семьсот двадцать восемь. Какие будут указания?..
Это „какие будут указания“ из его уст звучало примерно как отречение от престола коронованной особы. Впрочем, помимо признания в собственном бессилии, в словах капитана был и упрек пославшим роту без надлежащей подготовки в район, напичканный бандами и минными полями…
Наблюдая за ним, Вадим пытался угадать, как протекают переговоры с ЦБУ. По тому, как разгладились и снова собрались морщинки на переносице Люлька, догадался: разговор с „первым“ облегчения капитану не принёс. Но обстановку, похоже, всё-таки прояснил.
— Нашли железяку пропавшую! — возвращая наушники и микрофон связисту, сообщил капитан. — Без нас с тобой, Вадик, нашли, верст за тридцать отсюда… Вертолётчики обнаружили. А вот теперь опять мы потребовались: не могут обойтись без разведки!
Через четверть часа большая часть роты начала спуск вниз. На вершине остались Лукоянов с отделением разведчиков да Колков со своими саперами — больше Ми-8 в условиях высокогорья не поднимет.
„Вертушка“, поблескивая выпуклыми стеклами, зависла над ними, словно гигантская стрекоза. Лопасти несущего винта бешено молотили разреженный воздух, будто задались целью сдуть людей со скалы.
Борттехник по одному втянул их в салон. Командир вертолёта обернулся в отсек: всё ли в норме? — и, получив утвердительный знак Лукоянова, сдвинул рукоятку „шаг-газ“. Знакомая вершина за иллюминатором быстро поплыла назад, уменьшаясь в размерах.
Вадим с деланным безразличием уставился в окно. Летать вертолетами он не любил: постоянная вибрация, уши словно ватой набиты. Опять же, в полете не покидало назойливое ощущение, что он у кого-то на прицеле… Но к вертолетчикам он питал самое глубокое уважение. Хотя кто их в Афгане не уважает? Разве что „духи“? Да и те за каждого сбитого вертолётчика златые горы сулят… Тоже признак уважения, своеобразный, конечно.
Ободряя себя аргументом, что лучше плохо лететь, чем хорошо карабкаться но скалам, Вадим попытался сориентироваться на местности.
Ми-8 скользил над хребтом, окаймляющим ущелье так низко, что, казалось, шасси его вот-вот зацепятся за какую-нибудь вершину. Внизу, то появляясь, то исчезая под скалами, юлила дорожная лепта. Черными скелетами громоздились на обочинах останки сожженных „наливников“ и „бурбухаек“ — афганских грузовых фургонов. Чем выше в горы забиралось шоссе, тем чаще среди расстрелянной и подорванной техники попадались танки и бэтээры. Вадим видел, что война не обошла стороной и афганские селения, изредка проплывавшие под вертолетом. Разрушенные дувалы, завалившийся минарет, раскуроченные воронками ракет квадраты крестьянских полей, на которых даже в страду не заметно дехкан.
Еще год назад эта картина заставила бы его содрогнуться. А сейчас… Неужели так ожесточилась душа, что следы войны не воспринимаются как что-то ужасное?
Вертолёт сделал крен влево и, перевалив через хребет, пошёл на снижение.
— Вот он, наш „Ураган“, загорает, смотри! — Лукоянов прижался носом к стеклу иллюминатора и стал похож на мальчишку.
Вадим уже и сам разглядел сиротливо лежащий на покатом склоне неподалеку от небольшого кишлака объект их поисков — злосчастный „Ураган“. Машина застыла колёсами вверх, что действительно делало её чем-то напоминающим отпускницу на пляже. Только вот место для отдыха было неудачное: дикие горы вокруг, недружелюбного вида кишлак…