Рассказы (Миры Альфреда Бестера. Том 4)
Шрифт:
Из бумажника он достал доллар, положил на стеклянный прилавок, вынул из внутреннего кармана набор ручек, выбрал одну и развинтил. Осторожно прищурив глаза, он капнул из ручки на доллар. Сверкнула ослепительная вспышка. Раздалось вибрирующее жужжание, которое медленно затихло.
Мистер Аквил положил ручки в карман, осторожно взял доллар за уголок и вернулся в картинную галерею, где по-прежнему стоял продавец, остекленело уставившись на оранжевый огонек. Аквил помахал долларом перед его неподвижными глазами.
— Послушай, приятель, — прошептал
— Для этого и посетишь его, — продолжал Аквил. — Потому что ты находишься под влиянием Le Diable Voiteux. Vollens-nollens, хромой бес внушил тебе план исцеления Джеффри Халсиона. Черт побери! Покажешь ему образцы его прежнего великого искусства, чтобы привести его в себя. Память
— мать всего. HimmelHerrGott! Слышишь меня? Ты сделаешь так, как я говорю. Пойдешь сегодня и предоставишь остальное дьяволу.
Мистер Аквил взял зажигалку, закурил сигарету и погасил огонек. Сделав это, он сказал:
— Нет, мой святейший святой! Джеффри Халсион слишком великий художник, чтобы чахнуть в глупом заточении. Он должен вернуться в наш мир. Он должен быть возвращен мне. Le sempre l'ora. Я не буду разочарован. Ты слышишь меня, Джимми? Не буду!
— Возможно, есть надежда, мистер Аквил, — ответил Джеймс Дереликт. — Мне только что пришла одна идея… Способ привести Джеффа в разум. Попытаюсь сделать это сегодня после обеда.
Нарисовав лицо Фэревея Файсенда под портретом Джорджа Вашингтона на долларе, Джеффри Халсион заговорил, ни к кому не обращаясь:
— Я как Челлини, — провозгласил он. — Рисунки и литература одновременно. Рука об руку, хотя все искусства едины, святые братья-единоверцы. Отлично. Начинаю: Я родился, я умер. Бэби хочет доллар. Нет…
Он вскочил с мягкого пола и зашагал от мягкой стены к мягкой стене, сердито озираясь, пока глубокий пурпур ярости не превратился в бледную лиловость взаимных обвинений, что смесью масла, цвета, света и тени Джеффри Халсиона были вырваны из него Фэревеем Файсендом, чье отвратительное лицо…
— Начнем сызнова, — пробормотал он. — Затемним световые эффекты. Начнем с заднего плана… — Он присел на корточки, схватил чертежное перо, чье острие было гарантировано безвредно, и обратился к чудовищному лицу Фэревея Файсенда, которым заменял первого президента на долларе.
— Я кончен, — говорил он в пространство, пока его искусная рука создавала красоту и ужас на деньгах. — У меня был мир. Надежда. Искусство. Мир. Мама. Папа. О-о-о-о-о-о! Этот дурной человек бросил на меня дурной взгляд, и бэби теперь боится. Мама! Бэби хочет делать хорошие рисунки на хорошей бумаге для мамы и папы. Посмотри, мама, бэби рисует плохого человека с плохим взглядом, черным взглядом черных глаз, как адские омуты, как холодные огни ужаса, как далекая свирепость из далеких страхов…
Скрипнула дверь палаты. Халсион прыгнул в угол и присел, нагой и трясущийся, когда дверь открылась перед входящим Фэревеем Файсендом… Нет, это док в белом халате и незнакомец в черном пиджаке, несущий черный портфель с инициалами Дж. Д., вытесненными позолоченными готическими буквами.
— Ну, Джеффри? — сердито спросил врач.
— Доллар, — захныкал Халсион. — Кто даст бэби доллар?
— Я привел твоего старого приятеля, Джеффри. Ты помнишь мистера Дереликта?
— Доллар, — хныкал Халсион. — Бэби хочет доллар.
— А что случилось с предыдущим, Джеффри? Ты еще не закончил его?
Халсион сел на бумажку, чтобы спрятать ее, но врач оказался быстрее. Он выхватил доллар и они с незнакомцем изучили его.
— Так же велик, как все остальное, — пробормотал Дереликт. — Величайший! Какой волшебный талант пропадает…
Халсион услышал.
— Бэби хочет доллар! — заорал он.
Незнакомец достал бумажник, вытащил из него доллар и вручил Халсиону. Схватив доллар, Халсион услышал мелодию и попытался напеть ее сам, но это была его тайная мелодия, так что он стал слушать.
Доллар был славный, гладенький, не слишком новый, с превосходной поверхностью, принимавшей чернила, как поцелуй. Джордж Вашингтон выглядел безукоризненным, но покорным, словно привык к небрежному обращению с собой в магазинах. И в самом деле, он должен привыкнуть, потому что на этом долларе выглядел старше. Гораздо старше, чем на любом другом, так как серийный номер этого доллара был 5271 009.
Когда Халсион удовлетворенно присел на пол и обмакнул ручку в чернила, как велел ему доллар, он услышал слова врача:
— Не думаю, что стоит оставлять вас наедине с ним, мистер Дереликт.
— Нет, мы должны остаться вдвоем, доктор. Джеффри всегда застенчив во время работы. Он будет обсуждать ее со мной только наедине.
— Сколько времени вам понадобится?
— Дайте мне час.
— Я очень сомневаюсь, что это пойдет на благо.
— Но ведь попытка не повредит?
— Полагаю, что нет. Ладно, мистер Дереликт. Позовите сиделку, когда закончите.
Дверь открылась и закрылась. Незнакомец по имени Дереликт дружески положил руку на плечо Халсиона. Халсион поднял на него глаза и усмехнулся, многозначительно ожидая щелчка дверного замка. Он прозвучал, как выстрел, как последний гвоздь, вбитый в гроб.
— Джефф, я принес тебе несколько твоих старых работ, — делано небрежным тоном сказал Дереликт. — Я подумал, что ты можешь захотеть посмотреть их со мной.
— У тебя есть часы? — спросил Халсион.
Удивляясь нормальному тону Халсиона, продавец картин достал из кармана часы и показал.
— Дай на минутку.
Дереликт отстегнул часы от цепочки. Халсион осторожно взял их.
— Прекрасно. Продолжай насчет рисунков.
— Джефф, — воскликнул Дереликт, — это снова ты? Значит, ты…