Шрифт:
Молчаливый Афанасий
В доме Алдановых прижился обычай лепить пельмени.
Молоденькая профессорская женка с чудным именем Эсфирь смотрела, как ловко управляется с тестом домработница Антонина Егоровна – месит, режет круги стаканом, заворачивает в них мясную начинку. И вот готов на диво ладный пельмень. “Научусь обязательно”, – обещала себе Эсфирь.
Дородная сибирячка секретов не таила, но по неписаному женскому договору, как только на кухне появлялся Антон Васильевич, старательно делала вид,
– И как это получается у вас, Эсфирь Львовна? – правдиво восхитилась Егоровна беспомощным кусочком теста.
Эсфирь довольно сморщила нос. Алданов сдержал улыбку. “Станиславский отдыхает!” Он поцеловал жену в белое от муки ушко и удалился в кабинет, чтобы погрузиться в свое вечернее чтение.
Эсфирь по неопытности вместо того, чтобы аккуратно стряхнуть муку, хлопнула в ладоши, и ее окутало мучное облако. Не утерпев, чихнул зависший под потолком князь Ордынцев. Женщины в недоумении уставились друг на друга. Не показалось ли?
Бесплотный князь – единственный, кто почувствовал, как ничтожное механическое действие, которое совершили ладони Эсфири, необратимо изменили существующий мир.
Хлопок ладоней стал той микроскопической недостающей долей, которая, как мостик, соединила достаточные и необходимые условия и выстроила другой вариант будущего – один из тысяч возможных.
Князь глядел на Эсфирь с укоризной. “Столичная штучка. Не понимает, да куда ей…
Однако хороша!” – Эх, кушала бы профитроли в “Астории”, так нет же – пельмени ей подавай!- посетовал он и снова чихнул.
– Говорю же, домовой тут живет, – испуганно прошептала Егоровна.
– Ну, конечно, – легко согласилась Эсфирь, дивясь природной склонности деревенских к различного рода чудесам.
У себя в кабинете Алданов потянулся было к зазвонившему телефону, но, услышав хлопок из кухни, задумался и трубку не снял. Разбили что-нибудь? Телефон умолк. “Если срочное – перезвонят”, – решил Антон Васильевич и снова углубился в чтение. “Эту страну называют Пероносной. Если ты видел вблизи, как идет сильный снег, то поймешь меня, потому что снег похож на перья…”.
Алданов отложил книгу, подошел к окну. Каждое утро, проснувшись, он видел, как Эсфирь в полной неподвижности, будто оцепенев, смотрит через обледеневшее стекло.
Непричесанная, в мужской рубашке, босиком… Что она видит? За окном валил снег неправдоподобно крупными хлопьями. Граница тайги терялась в белой мгле. “Вот это и есть великая Геродотова Пероносная страна, – думал профессор, – здесь всегда падает похожий на перья снег. Придет весна – уедем отсюда…”, – дал Алданов зарок.
– Существуют ли параллельные миры? – грозно блеснув очками, задавал иногда в начале лекции вопрос своим студентам Антон Васильевич Алданов. И физики, почитающие себя самым прагматичным народом в университете, хором, как поют свои мантры буддистские монахи, отвечали: “Да, профессор, существуют!” Наблюдатель, ставший свидетелем такого диалога, вправе усомниться в здравомыслии его участников. И все же Алданов
Один такой мир действительно существовал в семидесятых годах прошлого столетия в глухой тайге.
Ленск-42 населяли не души, отвергнутые Богом, а питерские физики, которые ненароком наткнулись на весьма перспективную для военки тему. Родина приметила умельцев и поселила их со чадами и женами невообразимо далеко от Северной Пальмиры, запрятав от дурного глаза и суеты. В больших кабинетах рассудили – так надежнее. Ученых никто не спросил, каково им будет после питерских прешпектов и закованных в гранит невских набережных оказаться у перекатов сибирской реки.
Атомщики жили небольшим, весьма замкнутым мирком, напоминающим старообрядческую общину с богом Вернером Гейзенбергом в красном углу. Вращаясь в узком, вполне самодостаточном кругу, профессура только изредка и без особого удовольствия выезжала в настоящий Ленск – тот, который можно было найти на карте.
Реальный Ленск – убогая деревушка, дороги, как это водится, – не пройдешь не проедешь. И не дороги, если уж быть точным, а дорога – одна-единственная. Вдоль нее – деревянные срубы с высоченными деревянными заборами. От кого прячутся аборигены, какого нашествия ожидают – непонятно. На пустынной площади между сельпо и Ильичом в помятой железобетонной кепке – одинокий магазин, набитый водкой и консервами. Однако с харчами у местных был полный порядок. В каждом дворе хрюкали поросята, да и вообще – хозяйство.
У физиков другой расклад – спецобеспечение: икра красная и всякая, мороженые ананасы и бананы, и даже особого качества кофе в диковинных банках из логова потенциального противника номер один.
Деревенские, пронюхав такое дело, менялись. У всех физиков без исключения завелась на полу медвежья шкура, иногда вонючая до одури, но терпели – а вдруг выветрится, ну и рога оленьи, это уж само собой. Как ни странно, ненависти между коренным населением и “белой косточкой” не возникало. Да и какие распри могут быть между жителями параллельных миров? Изучали друг друга с большим интересом – и только.
Иногда в Ленск-42 забредал ненароком грибник-охотник и, если дело было вечером, садился на сбитый из фанеры ящичек прямо напротив окна и наблюдал степенно в щелку между шторами незнакомую жизнь. Если хозяева примечали такого наблюдателя, сердиться не было сил – чистое, безгрешное народное любопытство нарисовано было на испитой роже.
Коренные разговаривали вроде бы по-русски, но так быстро и матерно, что до смысла надо было еще уметь добраться. Некоторые деревенские лингвисты-любители на ходу придумывали столь виртуозные деепричастные обороты, наречия, приставляли такие колоритные суффиксы, что обычные слова тушевались и блекли. “Экспромт – высший класс!” – не могли не оценить питерские. Физики тоже умели ввернуть, где надо, но тут проигрывали явно. Они просто не успевали понять, о чем, собственно, речь, переспрашивали стеснительно, просили говорить помедленнее и в общем и целом чувствовали себя немного чужими среди настоящих русских – всегда веселых и слегка пьяных людей.