Рассказы на ладони
Шрифт:
Вот и получается, что дети — это и вправду мир. И люди не обращали внимания на то, что Япония проиграла войну, что жить трудно, что лишние рты еды требуют. Здесь инстинкт размножения заработал. Самый сильный инстинкт. Будто вдруг источник забил. Или будто высохшая трава зазеленела и в рост пошла. Словом, общее оживление жизни произошло. И освобождение. Счастье, да и только. Человек ведь — не просто скотина, он ещё и человек тоже.
Ну и ещё, конечно, дети — они родителей от мыслей о войне отвлекают.
Мне — пятьдесят лет. И хоть война закончилась, а детей у меня не народилось. Пожилые семьи во время войны вкус к жизни совсем потеряли.
Из всех младенцев мальчик народился последним. Мать его была толстушкой, но таз у неё оказался узковат. Трудные были роды. Потом у неё случился какой-то спазм, даже помочиться не могла. Потом на второй день помочилась — мы тут все и обрадовались. Первые роды у неё были. Раньше, правда, выкидыш у неё случился.
Моей дочке шестнадцать лет. Очень она малышом заинтересовалась, запросто к соседям заходила. Все об этом знали. Сидит себе сидит, да вдруг с места сорвётся, к соседям бежит на младенца посмотреть. Как накатывало на неё.
И вот как-то пришла с улицы, села передо мной и говорит: «Папа, а правда, что к Симамура их прежний ребёночек вернулся?»
— Не может быть! — выпалил я.
— Ты так думаешь?
Её глаза как-то потускнели. Но она ещё не отчаялась. Запыхалась, бежала во весь дух. Я не знал, что ей и сказать. Может, и не нужно было так её охолаживать?
«Что, снова к Симамура ходила на ребёночка поглядеть?» — ласково спросил я. Дочь кивнула. «И что, он правда такой красивенький?»
— Пока непонятно. Родился ведь только.
— Ну и что ты там интересного услышала?
— Да вот смотрю, смотрю я на мальчика, а тут тётенька Симамура и говорит — а ты знаешь, Ёсико, что к нам наш прежний ребёночек вернулся? Тётенька Симамура ведь и раньше рожала, правда? Вот я и подумала, что это она о нём говорит.
— Вот оно что… — сказал я, затрудняясь с ответом. Так странно мне это показалось. — Наверное, ты не расслышала. Она хотела сказать, что как было бы хорошо, если бы он вернулся. Да и как про него узнаешь? Мы ведь даже не знаем, был ли это мальчик или девочка. Ведь тётенька Симамура не по-настоящему тогда родила. — Да, ты прав.
Мне показалось, что я убедил её. У меня самого осталось чувство какой-то недоговорённости, но Ёсико успокоилась. Поэтому я и не стал продолжать разговор. На самом-то деле выкидыш у Симамура случился на шестом месяце, так что вряд ли осталось секретом, кто это был. Но я не стал этого говорить.
Слух о том, что супруги Симамура твердят о том, что к ним вернулся их прежний ребёнок, распространился среди всех наших. Дошёл он и до моих ушей.
В разговоре с дочерью я воскликнул «Не может быть!», полагая, что разговор о возвратившемся ребёнке — глупость. Однако по размышлении я решил, что это, может быть, не совсем так. В давние времена подобные разговоры никто не счёл бы бреднями. Да и сейчас такие люди тоже ещё остались. Сами Симамура были, наверное, твёрдо уверены в том, что их неудавшийся ребёнок переродился в нынешнего сына. Даже если считать их соображения за чрезмерную чувствительность, эта уверенность служила им утешением и подпорой.
Прошлый ребёнок был зачат в те три дня, на которые вернулся отец во время передислокации его части. Выкидыш случился,
Ёсико всегда говорила о нём, как о живом. Она называла его «этот малыш». Однако никто из деревни не держал его за живого. И только сами Симамура говорили о нём, как о народившемся. Я не хочу сказать, что этот малыш был человеком в полном смысле этого слова. Ведь он прожил свою жизнь в утробе. Он не видел солнечного света. Может, и души у него ещё не было. Но люди всё равно окружали его. И, быть может, его жизнь была безоблачной и счастливой. В любом случае он хотел жить.
Конечно, я не могу утверждать, что сын Симамура был точно таким же созданием, что и их первый ребёнок. Но мы не знаем, какая биологическая и душевная связь между ними. Не знаем мы, как, когда и откуда берутся те силы, благодаря которым зарождается жизнь. Жизнь первого ребёнка и второго — это разные жизни? Или же обе они составляют часть чего-то более общего? Поэтому голословное утверждение о невозможности перерождения, перерождения покойника в живого, является не более, чем предположением. Твёрдо заявлять о возможности перерождения или же его невозможности мы не имеем никаких оснований.
По размышлении я могу теперь в точности сказать, что раньше вся эта история с выкидышем была мне в общем-то безразлична. Однако теперь всё изменилось. Я ощущал настоящее сочувствие. И стал думать об этом малыше, как о живом.
Когда стало известно, что жена Симамура избавилась от своих спазмов, дочка отправилась к ней посоветоваться насчёт домашнего задания по труду. Помимо прочего, ею двигало ещё и любопытство. Поскольку тётушка Симамура прожила какое-то время вместе с матерью в Токио у родственников, особой стеснительностью она не отличалась. Вернулись они потому, что дом во время бомбардировки сгорел. Я же был ответственным в нашей десятидворке за противопожарную безопасность и потому временами посещал эту семью, состоявшую из беременной дочери и старенькой матери.
Меня назначили на эту должность, поскольку я был единственным мужчиной, кто не ходил на работу. К тому же от природы я робок и потому чрезмерными придирками людям не надоедал. Ночному дежурному я рекомендовал приносить с собой книжку подлиннее — чтобы до рассвета хватило, старался поменьше тревожить сон людей. Обходы на своей одной ноге делал, за затемнением следил. Но это всё. Хорошо, что в Камакура за всю войну ничего такого не случилось.
В начале весны, когда уже зацвела слива, во время ночного обхода я заметил, что с кухни Симамура пробивается свет. Я зацепил палкой за калитку, но как-то неловко — она выпала у меня из руки и свалилась за забор. На следующий день я хотел было пойти забрать её, но постеснялся. Что я скажу? Вот, ходил тут ночью и палку обронил. А днём пришла беременная Симамура, стоя у ворот, позвала Ёсико.
— Это, наверное, твой отец во время обхода палочку обронил.
— А где вы её нашли?
— Да вон, у калитки.
— И как это его угораздило?
— Так ведь темно же было.
Мы все жили в узком, даже по Камакурским меркам, ущелье. Во время воздушной тревоги я первым бросался к пещере на горе. Оттуда были видны все дома моей десятидворки.
В тот день был налёт. Слышались взрывы. Уже добравшись до входа в бомбоубежище, я увидел, что Симамура стоит на тропинке. Сделав несколько шагов вниз, я закричал: «Скорее, скорее!»